был стремиться по природе своего естества, но куда в данном конкретном случае совершенно не планировал попасть. Я не верил собственному счастью, сомневался в происходящем, истолковывая его так и сяк, вместо того, чтобы положиться на волю тестостероновых волн, которые должны были меня вынести, по определению, к спасительному берегу, или, конкретно выражаясь, сподобить полноценного полового акта. А когда уже был почти готов поверить в невероятное, мой член вдруг лишился руководящей поддержки со стороны дщери Евиной. Я не знал, что думать и как это понимать. То ли ему следовало продолжить путь в одиночку, то ли, наоборот, дальше носа не казать. Будучи по рождению и воспитанию своему сущим совком, а совки все как есть не верят в лучшее, я и повёл себя далее соответствующим образом. То есть инфантильно. Робко коснулся головкой члена развёрстых губ влагалища и пошёл елозить ею по болотной сырости заветного лона. Словом, вместо того чтобы смело пасти между лилиями, робко путался в каком-то чертополохе. Я изнемогал от любви, но, увы, некому было подкрепить меня вином разумной подсказки, освежить меня яблоками здравомыслия. Итак, я вовсю имитировал коитус, старательно испотворяясь в ложных, не встречающих поддержки трением, фрикциях. При этом понукания Марины, без конца повторявшей с вопросительно-недоумевающей интонацией моё имя (Вадим?! Вадим??!! Вадим???!!!), воспринимались мною как заурядные свидетельства вкушаемых ею восторгов и упоений. И вот, несмотря на весь этот стыд и весь этот срам, всё-таки достиг того, чего достигнуть должен был иначе, позже и в другом месте. Причем оргазм, которого я сподобился, оказался много глубже и ярче тех, что я дотоле испытывал. Я кончил и застонал – довольно и протяжно. Что ж, за это с высоты своих нынешних годов корить себя не стану. Как говаривал старина Цицерон, иногда можно застонать и мужчине. Испытываемый оргазм, как мне кажется, именно тот случай… Впрочем, ликовал я недолго. Жаркая пощечина вернула меня с эротических небес на унылую землю.
– Козёл! Дурак! Сопляк! Молокосос! – рванул мне уши незнакомый скандальный голос, явно собиравшийся перейти в похабный визг. То, конечно же, не Марина кричала, то был вековой вопль неудовлетворённой самки; женщины, пролетевшей мимо вожделенного Парижа из-за навигационных ошибок долбанутого штурмана… Я не сразу понял, что случилось и в чём моя вина, хотя виноватым почувствовал себе немедленно. Почему и отважился на какие-то жалкие оправдания. Но меня перебили. Откуда-то из темноты. Предположительно, из ближних кустов.
– Ого! – изрек кто-то ломающимся баском. – Кажется, кому-то анус распатронили…
– У тебя, Костян, только анусы на уме, – донесся оттуда же девичий голосок, пропитанный терпким уксусом женского сарказма. – Не лезь в чужой интим! Лучше своим займись…
– Интим и Костян – две вещи несовместные, – сообщили с другого конца темноты безоговорочным тоном. – А что касается ануса, то подозреваю, тут не в жопе дело, а кое в чём другом…
– Послушайте, братья и сёстры, –
