было то, что не понадобилось делать искусственного дыхания. А я так на это надеялся, когда бросился в воду по первому же её воплю. Однако, когда тем же вечером после ужина Марина предложила мне пройтись с нею по расположению[5], я подумал, что не всё ещё потеряно, что мои навыки спасателя мне вскоре пригодятся. И пригодились, только не вскоре, а целую неделю спустя. Оказывается в том городе, из которого была Марина (забыл упомянуть, что наш пионерский лагерь был подведомственным объектом Министерства Обороны, а значит давал приют офицерским отпрыскам всего военного округа), считалось верхом неприличия целоваться с парнем раньше, чем через неделю настойчивых ухаживаний с его стороны. Могла бы, между прочим, предупредить об этом заранее, а то я весь извёлся от рефлексии, дошел до того, что стал подолгу разглядывать свою сопатку в зеркале, искать на ней отталкивающего вида прыщи (прыщи, конечно, имелись, но вовсе не отталкивающие, а вполне, на мой вкус, приличные), словом, пал так низко, что будь мы не в лагере, а в городе, то наверняка докатился бы, по примеру некоторых недотёп, до дежурств в подъезде, умоляющих писем и одиноких слёз. Тогда же меня вдруг со страшной силой увлекла страсть к поэзии, которую я поначалу пытался удовлетворить сочинением стихов собственного изготовления. Увы, практически ни одно мое произведение не заслужило того внимания, на которое я, корпя, подобно Незнайке, над рифмами, рассчитывал. А ведь декламировал их я не только Марине, – пострадали многие. Впрочем, я всем этим бездушным упрямицам даже благодарен. Ибо не прояви они врождённого вкуса, я бы до сих пор, быть может, считал себя непризнанным гением, надоедал бы ближним и дальним своими невыносимыми виршами, словом, вовсю бы блаженствовал, поминая к месту и не к месту своих собратьев по злой участи прижизненного игнорирования и посмертного признания (Уильяма Блейка, Томаса Де Куинси, Лотреамона и многих, многих, многих других, ибо нет нам, непризнанным гениям, числа!). Спасибо вам, девочки, что не захотели клюнуть ни на это:
Мне снились ласковые лица
моих подруг:
Улыбки, локоны, ресницы
и прелесть губ.
Ночь утром нехотя мудрела,
зевал рассвет —
Мне снилось, что Мария – дева,
а я – брюнет.
…ни на то:
Ах, чьи это глазки? Чей это ротик?
Твои? Не сердись.
Хочешь поглажу твой мягкий животик
Сверху вниз?
А чьи это ножки? Чьи ляжки белеют
Из мрака глубин?
Давай-ка я их от души пожалею,
Посочувствую им.
… ни тем более на сё:
И мы одни, и можно даже
Тебя потрогать тут и там.
Пускай в своём любовном раже
Исхлопочу я по мордам.
Я трёпку восприму как ласку,
Как поощренье, как оргазм,
Любую вынесу я таску —
Лишь бы дала ты мне хоть раз!
Потерпев неудачу с собственными стихами о любви, я начал
Иного слова я подобрать не смог; разумеется в лагере были деревья, кустики, травка, беседки, аллейки и прочее, но всё вместе, включая сюда хозяйственные постройки, летний кинотеатр с эстрадой, казармы и столовую, никакое другое слово ни вместить, ни адекватно обозначить просто не в состоянии.
