мне пришлось сменить четыре школы в четырех разных городах. Но отчетливо осели в памяти две из них: первая и последняя. О последней рассказ впереди, а о первой начну, пожалуй, не медля.
Итак, окончив с отличием детский сад, я был без конкурса принят в школу. Школа мне попалась та ещё – очень уж замечательная, гордившаяся своим доисторическим, то есть дореволюционным гимназическим прошлым. Дисциплина соответствовала нашим представлениям об ужасных временах царизма. С первого по третий класс мы отдыхали на переменах, разбившись на пары (мальчик – девочка), и чинно – затылок в затылок – прогуливаясь по коридору. На большой перемене тем же строем отправлялись в буфет подкрепиться. Тут, правда, наша стадная общность нарушалась, ибо денежное довольствие каждого зависело от щедрот его личных родителей, а не от предписаний насаждаемого среди нас эгалитаризма. Поэтому одни объедались пирожными за двадцать две копейки, другие – слоёными языками за десять, а третьи и вовсе стояли неприкаянно в сторонке, делая вид, что они сыты, а в буфет зашли просто так, из эстетических соображений – полюбоваться натюрмортами…
Надо ли говорить, что и в классе мы сидели за партами именно с теми, с кем столь чинно прохаживались, взявшись за руки, на переменах. Мы были приговорены к соседству с первого по третий класс лично Людмилой Федосеевной. Критерии, которыми она при этом руководствовалась, до сих пор остаются для меня непостижимой педагогической тайной. Я был приговорён к соседству с некоей Алёной на третьей парте в среднем ряду. О внешности Алёны ничего плохо сказать не могу. Разве что щечки могли бы быть слега поутончённее… Но внешние данные девочки – это, увы, ещё не всё. Портрет не полон без индивидуальных особенностей. У Алёны одна такая особенность была – она имела привычку, выводя в тетрадке буковки, так эротично вздыхать, что я неизменно косился на её левую, писаниной незанятую руку: здесь ли она, на парте, или потаённо копошится в промежной области вздыхательницы? Но увы, левая рука всегда и неизменно оказывалась там, где ей и положено было быть по статусу свободной руки прилежной ученицы… Я долго терпел, долго не решался подлезть собственной ручкой ей под школьное платьице, долго строил в уме альтернативные варианты ответа на провокацию (пусть даже и не намеренную). И в конце концов, поскольку сунуться ей под платье я так и не отважился, остановился на следующем варианте. Я тоже стал при переписывании с доски или написании под диктовку сексуально вздыхать и даже эротично, еле слышно постанывать. Соседка насторожилась:
– Ты чего?
– Я? Я ничего. Просто, как и ты, когда пишу, получаю некоторое удовольствие, а вздыхаю, потому что мог бы получить и бо́льшее, если бы кое-кто не строил тут из себя недотрогу.
– У меня насморк, – объяснила она и густо покраснела.
– Двенадцать месяцев в году? – не поверил я.
– А я Людмиле Федосеевне на тебя пожалуюсь!
– А я на тебя!
– Дурак!
