после неё, – окажется таким жадным мальчиком. Представляете, я ему позволила принести из дому мяч на урок физкультуры, они с мальчиками затеяли с моего разрешения играть в футбол, и ваш сын почти весь урок только сам единолично возился со своим мячом, не позволяя никому его у него отнять. Это просто ни в какие ворота! Я его, конечно пожурила за это, но и вы тоже должны с ним серьезно об этом поговорить. Жадность ни к чему хорошему не приведёт…» Мама пересказала всё папе и я впервые увидел, как весело умеет мой папа не только смеяться, но и неприлично ржать…
А еще в том же подъезде, что и Людмила Федосеевна, но на другом этаже, жила наша сверстница Маша, которая за 20 копеек показывала писю там же, в своем подъезде, под лестницей. Это для взрослых 20 копеек – «всего», а для детворы – это два мороженных или столько же больших граненых стаканов семечек. Показывать она показывала, но вот трогать свои прелести не разрешала даже за три полновесных рубля. В этом мне пришлось убедиться, когда Юрка Анциферов, что ходил по земле, пристально в нее уткнувшись своими зоркими глазенапами, нашел свою очередную денежку, оказавшуюся трехрублевой купюрой, которую он в пылу страсти предложил Машке в обмен на тактильное, а не только визуальное знакомство с ее знаменитой на весь двор писей. Ошеломлённый категорическим отказом, поинтересовался, сколько же она хочет за то, чтобы потрогать. Ответ был обескураживающий: «Женись и трогай бесплатно».
Юрка, едва не убитый таким ответом, все же нашел в себе силы возроптать: «Жениться на тебе, чью письку видел весь военный городок?!» Но Машку было трудно смутить. Фр-р, фыркнула она в ответ: Видеть и трогать совсем не одно и то же. Ты только то мороженное можешь слопать, которое тебе купили, а на то мороженное, которое тебе не купили, можешь только смотреть и слюну ронять.
Юрка этим образным сравнением был почти уничтожен. Чуть не сделал предложение. Но тут его взгляд, как всегда шарящий долу, узрел двугривенную монетку и это его спасло. Отдал он монетку Машке, сходил с ней под лестницу, полюбовался её писей, облизнулся и пошёл инспектировать почву своими гляделками-маниискателями дальше… Это была первая, но далеко не последняя в моей жизни Маша, но именно она задала тон некоей оригинальности, присущей всем её последующим тёзкам.
А в соседнем – четвёртом – подъезде проживала Юля, с которой мы периодически – тоже под лестницей – затевали самозабвенные игры типа «дом-дом» (прообраз нынешнего Дома-2, но без обязательных телепошлостей и заранее отрепетированных скандалов). Здесь без всякого рода тактильных контактов обойтись никак не могло. То она, играя мать, «купала» меня, неумытого поросёнка, в воображаемой ванне. То я, изображая из себя строгого папу, наказывал непослушную дочку пошлёпываниями по обнажённым ягодицам… Причём, что интересно отметить, об игре мы заранее никогда не договаривались. Но, встретившись взглядами во дворе, могли понять друг друга без слов, так
