настежь гаража, ремонтируя свой ненаглядный «Москвич 407». Время от времени (не чаще двух раз в год) его колымага вдруг начинала подавать признаки жизни: урчать, кашлять дымом, стрелять выхлопной трубой – словом, всячески намекать на то, что если не пожалеть усилий и разогнать её, то она, очень может быть, заведётся и даже, чем чёрт не шутит, продолжит путь самостоятельно. И действительно, стоило нам всей ватагой облепить это чудо отечественного автопрома и чуть ли не на руках пустить под горку, как оно заводилось и счастливый дядя Валя катал нас по очереди по всему городку: по верхнему и по нижнему, по северо-западу и по юго-востоку… Заканчивались эти заезды, как правило, одним тем же – мотор внезапно глох и вся орава пассажиров вместе с водителем заталкивала «железного друга» обратно в конюшню гаража. Честно говоря, я что-то не припомню, чтобы хотя бы один раз дядя Валя смог выехать на своём «Москвиче» за переделы городка. По-моему, о такой роскоши, что будто бы автомобиль есть средство передвижения, он даже не мечтал: его любовь к своему железному другу была чистой, бескорыстной и трогательно романтической…
Жил в трёхэтажном здании, стоявшем как-то обособленно, почти у самой границы, отделяющей наш регион от юго-западного, некто Степан Авдеевич, большой любитель флоры. Как мне сейчас представляется, с дома, в котором он жил, и начался наш городок как таковой, и он, Степан Авдеевич, был одним из первых его поселенцев. Потому что насадить и вырастить за более короткий срок сад, что он насадил и вырастил, было невозможно. Сад этот так и назывался – «Степановский». Правда, фруктовых деревьев в нём было немного, в основном преобладали тополя, платаны, липы и вязы. Кроме деревьев и чистеньких дорожек между ними, в саду имелась небольшая спортивная площадка с турником и шведской лесенкой, и маленький меленький бассейнчик, в который мы в жаркую погоду любили запускать юрких ящериц наперегонки – чья быстрее достигнет противоположного берега. По стремительности хода ящерицы могли поспорить с реактивными катерами…
Проживала прямо в нашем доме, в пятом подъезде и моя первая учительница – Людмила Федосеевна, и выглядела она именно так, как и должна выглядеть всякая первая учительница: пожилая, в очках, с явственной сединой в русых волосах, собранных строгим тугим пучком на затылке. Всё в ней свидетельствовало о правильности и аккуратности. Такая не то что плохому, но даже посредственному не научит – только и только хорошему, ещё более лучшему и вообще – невообразимо прекрасному… Суждения её отличались крайней определённостью и уверенностью в своей окончательной правоте. Так, знакомясь с нашим 11 классом, она заявила энурезному Вовчику, что Владимира Ильича Ленина никто Вовой, тем более Вовочкой, не называл, но называли его исключительно «Володей». И Вовчику воленс-ноленс пришлось тут же переквалифицироваться в Володю. По крайней мере, в школе… А то, что переименование было не просто капризом, а данью глубокому преклонению перед
