совсем не похож.
– И тот у неё хорош, и этот! Гляньте-ка на неё: и на разбойника не похож! Много ль ты их видывала – разбойников? – пробубнила Лукерья.
Глашка отмахнулась и продолжала глазеть на чернявого мужика с раскрытым ртом.
– Ой… глянь-глянь! Видели, как он на меня посмотрел? Аж в груди ёкнуло и жар по всему телу!
– Да не глядел же он на тебя! – возмутилась Настасья.
– У тебя, Глафира, от любого взгляда мужицкого в груди ёкает! – усмехнулась Лукерья.
Откуда-то сверху послышалось негромкое карканье. Никто из сидевших у костра даже не подал виду, что услышал его, одна лишь Настасья устремила свой взор вверх.
Присмотревшись, она различила среди ветвей корявой сосны, под которой оставили пленённого разбойника, огромную птицу. Ворон сидел съёжившись и изредка вертел головой. Когда он в очередной раз, вытянув шею, на этот раз уже громко прокаркал, Глашка фыркнула:
– Бесовское отродье, ишь раскаркался!
– Ещё один… Такой же злодей! – проворчала Лукерья.
– Такой же, как кто? – не поняла Настасья.
Лукерья усмехнулась:
– Такой же, как тот, что под сосёнкой лежит! Тот разбойник, и этот разбойник. И тот, и этот лишь беду добрым людям несут.
– Чего ж так? – спросила Настасья и снова поглядела на пленника.
– Оба они – что птица эта, что нехристь наш – людям зло приносят. Не к добру мы их встретили.
Настасье на ум тут же пришло недавнее пророчество Мишани: «Во́рона вижу о чёрное перо…». Так вроде вещал убогий.
Заметив, что все три женщины шепчутся, глядя на него, чернявый скорчил рожу, оскалился, показав белые крепкие зубы, после чего беззвучно рассмеялся. Настасья поджала губы и отвернулась. Вот дурень – он ещё и глумится! Ужель не понимает, что теперь его ждёт?
***
Когда Тимофей доварил кулеш, Лукерья стала раскладывать его по плошкам.
– Этого кормить ли?
– Положи пару черпаков, чего уж там! – ответил Кручинин.
– Макарка мой вон голодный сидит, а ты этого злодея кормить собрался?! – насупился Плетнёв.
– Да полно тебе, Никита Игнатьич, пусть ест, припасов у нас пока что хватает.
– А коль еды вдоволь, отчего ж Макару Никитичу не поесть? – тут же влезла в разговор Глашка.
Тимофей принялся терпеливо объяснять:
– Ранен он в живот, оттого ему пока что ни есть, ни пить нельзя, чтобы, если кишки задеты, пища и вода из них в брюхе не задерживались.
– Фу ты, гадость какая! – поморщилась Глашка.
Плетнёв же, вопросительно посмотрев на боярина, уточнил:
– Так что, не будем его кормить?
– Раненому пища вредна, а мёртвому и вовсе не надобна. Чего тянуть? Федька, веди его в лесок да кончай
