строго просит она, не отвечая на мой вопрос.
– Я ведь не одевалась до амнезии в те вещи, что ты мне покупаешь сейчас? – вырывается у меня грубее, чем мне хотелось бы.
– Какая разница, как ты одевалась до аварии? Сейчас это платье абсолютно неуместно, – раздраженно повторяет мама.
Я резко разворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом.
– Есть разница. Если я ничего не помню, это не значит, что я безвольная кукла, которой ты имеешь право управлять, как тебе вздумается.
Мама недоуменно смотрит мне в лицо, и я вижу, как лопается ее терпение.
– Послушай, я так долго готовила этот вечер, я столько сил вложила в это дело, твой отец работает по шестнадцать часов в сутки, а ты не можешь надеть подходящее платье и перестать играть на наших нервах?
– Я не хочу надевать ни одно из тех платьев, не заставляй меня.
– Переоденься! – Она повышает голос и тяжело вздыхает. – Кукла… немыслимо! Тебя послушать, мы всегда во всем виноваты! Но знаешь что? Не обманывай себя. Такую эгоистку еще поискать надо. Отец последние три года работает как проклятый, а она не хочет надевать платья! Всегда только о себе и думаешь.
Марсель просовывает голову в дверной проем и прерывает ее тираду.
– Кажется, в доме все налаживается, – произносит он с иронией, – уже слышатся былые песни. И, Адель, ты прекрасно выглядишь! – Он присвистывает и под убийственным взглядом мамы, усмехнувшись, выходит из комнаты.
– Я не хочу никому доставлять проблем, но я или не пойду вообще, или пойду в этом платье. Я не надену ничего из того ширпотреба, что ты мне купила.
Мама выходит из комнаты и громко хлопает дверью. А я, опершись о стенку, шумно вздыхаю. Да, я выплеснула на нее эмоции, накопившиеся за все эти месяцы. Однако и ее реакция меня озадачивает. Неужели я частенько доставляла им проблемы? Что значит: «Ты всегда была эгоисткой, только о себе и думаешь»? Возможно, моя реакция кажется ей не совсем адекватной. Но я и так ничего не помню, зачем путать меня еще больше? Зачем рассказывать мне, что Прюн – моя лучшая подруга, что я планировала поступать на юрфак? Зачем одевать меня в вещи, на которые я бы никогда не посмотрела? Меня переполняет такая злость! Я не помню себя, не понимаю происходящего, и я отчетливо осознаю, что мне чего-то недоговаривают. Я выхожу из комнаты, хочу найти мать и в итоге прийти к общему решению: иду я на эту дурацкую вечеринку или остаюсь дома?
Я подхожу к отцовскому кабинету, поднимаю руку, чтобы постучать, но тут же замираю.
– Я был против, но ты все равно рассказала ей, а она вновь забыла. Что ты хочешь, чтобы мы сделали? Сколько бы она ни злилась, память не возвращается к ней только из-за нее самой. Значит, она не готова, – раздраженно произносит папа.
– Послушай, я вижу, как она замыкается в себе, смотрит на нас с недоверием. Мы должны что-то предпринять.
– Она придет в себя.
– А если нет? Если она никогда не вспомнит?
