type="note">[3], а, наверное, целая футбольная команда…
– Фиксер? Это еще что такое?
Марсель хмыкает:
– Если глобально – человек, решающий все проблемы. Не бери в голову, Адель. Интернет тебе тут не поможет. Я пойду?
Я ничего не отвечаю, лишь киваю. Чем больше узнаю, тем явственнее ощущаю себя потерянной. Если собрать все по кусочкам, выходит крайне неприятная картинка. У меня не просто амнезия, у меня чертова психологическая травма, я кричу ночами, но даже и этого не помню. Мои родители пытаются слепить из меня то, кем я не являюсь, потому что человек, которым я была раньше, явно доставлял им уйму хлопот. Я решаю, что сегодня ночью я запишу себя на телефон. Если я кричу, то услышу, что именно, какие имена пытается спрятать от меня мое собственное сознание…
Мама больше не сказала мне ни слова на тему моего внешнего вида, папа, одарив хмурым взглядом, напомнил, что сейчас ноябрь, на улице холодно, и попросил набросить на себя что-нибудь сверху. Он вообще мало со мной разговаривает, чаще всего говорит мне только две фразы о том, что я красавица и что он меня любит. Словно весь его словарный запас в общении со мной заканчивается на этом. Мне даже интересна искренность этих высказываний. Кто-то назовет меня неблагодарной, однако говорить о любви и показывать любовь – абсолютно разные вещи. Первое делать очень просто, а второе слишком сложно.
В поисках накидки я нахожу у себя в шкафу белый полушубок и верчу его в руках. Он мягкий и красивый. Я даже представляю, как будут блестеть мои темные волосы на фоне белоснежного меха. Но внутри все-таки появляется неприятное чувство, мне становится жалко зверька, с которого содрали кожу.
– Шуба из искусственного меха, – улыбнувшись, говорит мне Марсель, как всегда просовывая голову в дверной проем. – Я постучал, но ты не ответила.
– Откуда ты знаешь, что из искусственного? Выглядит очень правдоподобно.
– До аварии для тебя это было принципиально, и, судя по выражению лица, что я видел секунду назад, ничего не изменилось. Green peace, и все дела.
– Понятно, green peace – дело хорошее, – шучу я. – А ты что-то хотел?
– Не совсем, мама и папа уже на пределе. Пора выходить из дома.
Я накидываю полушубок на плечи, захватываю маленький клатч и довольно смотрю в зеркало. Даже если я потеряла память, я все еще могу выпрямить спину, задрать вверх подбородок и лишь одним своим видом указать всем недоброжелателям их место.
Вечерами Париж прекрасен; моросит мелкий дождик, и сквозь окна автомобиля многочисленные огни города сливаются с капельками. Мы проезжаем мимо мостов и Нотр-Дама.
– Интересно, как скоро его отреставрируют? – бормочет себе под нос Марсель.
Я ничего не отвечаю, я видела, как отец выступал с довольно-таки пафосной речью, в которой назвал собор фениксом и сказал, что он обязательно восстанет из пепла. А я тогда подумала, что в мире все настолько хрупко и ломко, если несокрушимый символ несколько часов горел и никто ничего не мог сделать.
