полагать, что Маркса можно отнести к наивным романтикам с его кабинетными представлениями о революции, я также согласен и с тем, что мы, революционеры, – фанатики. Но я теперь понимаю, что пользуется полученной в результате революции власти отпетый негодяй – Сосо Джугашвили, который, пойди он по стопам отца и стань сапожником, смог бы показывать особенности своего характера клиентам, а не огромному народу.
Тогда, осенью 1932 г. во мне вдруг всколыхнулось смутное чувство. Что, если избавить страну от тирании одного человека? – Ведь все окончательные решения принадлежали именно ему.
Именно он, из всех лиц, стоявших у истоков большевистской революции, больше всех любил работать с бумагами: распоряжениями, директивами, приказами и тому подобными. Именно он правил лично проект постановления «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству», ведя крестьянство к катастрофе. Именно он надиктовал постановление «О порядке ведения дел о террористических актах против работников Советской власти» после убийства Кирова, открывая путь к репрессии.
Последней каплей в чаше моего терпения были репрессии военных, которые начались примерно с середины 1936 г. с ареста комдива Шмидта, комкора Примакова. Теперь уже принялись за Армию. Уничтожили Тухачевского и комкоров Фельдмана и Эйдемана, лично знакомого мне Корка, начальника Военной академии, и других. Судили втихую, 11 июня 1937 г. ближе к полуночи огласили приговор, который, скорее всего, продиктовал «любитель работы с бумагами», товарищ Сталин. А уже через 6 часов всех расстреляли.
От всех этих событий кругом шла голова, я поверил поначалу, что в стране действительно существовал некий заговор военных с целью свержения действующей власти.
Но когда в январе 1938 г. по доносу арестовали первого заместителя наркома обороны Егорова …
Вся вина его заключалась в том, что он, будучи в подпитии, имел неосторожность жаловаться на незаслуженное восхваление Сталина и Ворошилова в качестве победителей Гражданской войны.
После этих событий во мне окончательно созрела решимость совершить убийство Сталина при малейшей возможности к тому. Я должен был действовать – остановить, хоть и ценой своей жизни, ручьи и потоки крови, перераставшие в полноводные ее реки.
Естественно, я никого не посвящал в свои планы, даже самых близких мне людей, решил действовать в одиночку. В наше время, когда даже косой взгляд на портрет вождя может иметь фатальный исход, делиться с другими своим недовольством, а уж тем более, вслух желать ему смерти – чистой воды безумие.
Я понимал – совершить убийство Сталина в одиночку, с учетом того, что Сталин чуть ли не в нужник ходит в сопровождении охраны, практически невозможно.
Мне был прекрасно известен случай с Огаревым, который совершенно бестолково использовал представившийся ему шанс убить Сталина – 16 ноября 1931 г. он столкнулся со Сталиным на улице, но не смог даже выстрелить из револьвера.
