недавно стали мне менять передние тормозные колодки. Так оказалось, этот же слесарь с одной стороны поставил не две, как положено, а всего одну.
Я уже не говорю, что когда я на минуту отвернулся, кто-то у меня из бардачка рублей двести выгреб.
Мне бы пойти к начальнику, пусть он вызовет этого нерадея, если не взгреет, то хоть узнает, кто под его опекой работает. А мне неудобно. Все та же рабскость. Вроде я – за свои-то деньги – обязан этому слесарю чуть ли не по гроб за его благоденствие.
Наверно, нескоро уйдет из нас вот это раболепие.
А когда выходил этот мужик, то заключил:
– Да и ты, наверно, такой же, как и я.
45
Подруги Жены не было месяца два, а то и больше.
И, может быть, она у них не появлялась бы и дольше этого.
Но припал случай, и Максим встретил ее с незнакомым мужиком на базаре, куда заскочил, чтобы купить темные очки.
Облик Подруги Жены был позапрежним.
Словом, не таким, какой он ее видел все последнее время.
Не в платочке и в платье, а в брюках, усеченных кнопками, и кофтенке немыслимого покроя.
– Поздравь нас! – сказала Подруга Жены. – Наконец, пройдя семь кругов ада, мы поженились.
Мужик смущенно засучил ногами, и только тут Максим узнал в нем того священника, который крестил Подругу Жены.
Он стал ковыряться в памяти, чтобы вспомнить, как его зовут.
На помощь пришла Подруга Жены.
– Теперь он не Евфрасий, а Виктор Алексеевич. Так что мы с монашеством расстались.
– Трудно было? – уточнил Максим.
– Не то слово! – подал голос Виктор Алексеевич. – Но ведь я не подписывал контракта на всю жизнь. Изменились обстоятельства, изменился и я.
Подруга Жены нежно погладила его по щеке, лишенной бороды.
И, словно заметив это, Виктор Алексеевич сказал:
– Только бриться каждый день будет муторно.
А Максим рассуждал про себя: неужели вот так просто можно поменять то, в чем, кажется, уверился навсегда?
И Виктор Алексеевич сказал:
– Я не отрекся от Бога. Но искушение было выше моих сил. Значит, Господь отныне меня числит среди тех, кто не был достойным ему служить.
Он помолчал и заключил:
– Но это вряд ли можно считать преступлением.
Когда они проходили очередной ряд, то откуда-то вынырнул монах. Он явно был смущен этой встречей.
– Я бы возликовал, – вдруг сказал монах, – если бы мог разобраться в своих чувствах, как это удалось тебе. Но Бог посчитал, что я неспособен на какой-то протест.
И монах удалился, почему-то именно Максиму вручив гроздь винограда, выхватив ее из корзины, которую нес.
А Подруга Жены сказала:
– Теперь из нас троих самый святой ты, Макс.
Он не возразил и не согласился.
Просто
