избавлюсь от него». Ему бы, с его анализом, заниматься не сыском, а социальными проблемами. Знай он о проблемах смены руководства на радио, или в детской больнице, или там, у самых облачных вершин государства, не мучился бы. Но, что поделаешь, в этой жизни, где родился, там и пригодился…
Ефимов, в который уже раз за эти дни, пододвинул к себе письмо, адресованное предшественнику, прибывшее, судя по обратному адресу, из мест не столь отдаленных; осторожно, чтобы то не порвалось на протертых сгибах, развернул и медленно перечел короткий, хорошо знакомый текст, и особо – подчеркнутые карандашом три строчки: «…я срок тяну, а гнида Грифильштейн, звался Аликом, на воле «кашу» хавает, фанеру на ней имеет…», «…я под дурика косил, хотел отказаться, но он паханом грозил, кликуха его Звонарь…», «…Алик цену набивал себе, у меня в поселке бракуши есть лучше…»
Ефимов уложил письмо в папку. Оно было маленькой, но хотя бы какой-то зацепкой. Майор, пока еще в самых общих чертах, выстраивал вариант «прорыва». Но это – позже, потом. А сейчас он нажал кнопку в торце стола…
6. Растущий
В своем Внутреннем Познании он уходил в неведомые глубины бесконечности, пока не почувствовал, что выбрал тупиковый путь: бесконечно малые величины сулили простои в известном смысле – удаление в бесконечно дробную трехмерность. Появилось ощущение того, что всю его сущность втягивает воронка черной дыры и выворачивает где-то там, в Зазеркалье, наизнанку, распыляя, и весь он вот-вот станет ничтожно малой частицей этого замкнутого и все же необъятного мира «стакана воды». Возможно, что это и было бы для него лучшим выходом из создавшегося положения, но косность ощущений, заложенных в момент рождения, удерживала в том измерении Вселенной, где были привычные собратья, энергетический Центр, и эта его кожа, бывшая, как оказалось, той самой плоскостью, через которую прочерчена резкая граница – предел его, казалось бы, всеобъемлющего понимания неизменных законов измерения.
Как только Растущий обозначил контуры объекта изучения – кожу, мгновенно исчезло чувство соскальзывания в бездну этой ненасытной воронки. Если бы он был человеком, то мы бы сказали «пришел в сознание». Ему начали открываться закономерности развития такой кровной и в то же время такой отчужденной оболочки.
Взаимоотношения, в которых он пребывал со своей поверхностью, были свойственны и многим ее участкам, которые не только взаимодействовали физически, но и пытались постигнуть самое себя. Она была сама по себе как бы отдельным существом, мучительно борющимся само с собой. И что более всего удивило Растущего – она вела себя как изначальная и главная часть его существа.
Это был пока не очень-то понятный процесс: она тоже постигала измерение, его законы, знала многое о сложнейших языковых связях и о том, что именно собратья поддерживают гармонию измерения, и тем не менее считала себя… изначальной. Но почему?! Растущему всего лишь стоило
