жизнь кладёт на то, чтобы вырастить одуванчик – дурак он или садовод?
– Так одуванчики же и так растут повсеместно! Меня, когда бабке на лето в село сбагривали, так я, не разгибая поясницы, до вечера на грядках плясала, эти одуванчики выдёргивала, чтоб её урожаю не мешали.
– Ну о том и речь.
– То есть они сами выращивают насилие?
– Не с нуля, но интенсивно, так сказать, продолжают семейное дело.
– Офигеть! Просто офигеть! Слава Богу, это не моя история!
– Вижу. Вот поэтому я тебе и рассказала про женскую вселенную. Потому что я увидела, что тебе можно помочь. Ты не смирилась. Не приняла добровольное служение существу с членом как смысл своей жизни.
– А те, кто принял – им помочь нельзя? Совсем-совсем? – мозг отзывчиво подогнал череду много виденных и часто слышанных историй о незавидной судьбе знакомых и незнакомых женщин, отчего слезам в глазах стало нестерпимо тесно.
– Нельзя! Если женщина добровольно выбирает страдать – чем ей тут можно помочь?
– Как чем?! Ну…
– Ну?
– Ну объяснить, что…
– Что? Что она не права? Знаешь, сколько таких?! Не правых. И предлагаешь каждой навязывать свою волю?
– Почему – свою?!
– Потому что это мой выбор – быть свободной. Они же предпочитают сидеть и плакать за «каменной стеной». Предварительно лишившись руки и сердца. Думаешь, этим ветеранам семейного счастья нужна другая жизнь?
– Наверное, ты права….
– Наверное, – усмехнулась Агата.
– Ты счастливый человек, – покачала я головой, расплёскивая по кухне восхищение.
– Да ну? И в чём же по-твоему заключается счастье?
Я понимала, что это, конечно, проверка, а не отрицание моего утверждения. Она иронично растягивала тонкие губы в улыбке, а я зачарованно смотрела сквозь неё. Будто мир стал прозрачным, потерял всякий окрас: он больше незлой и не ужасный, а я только заметила, что он всегда таким и был.
– Мне кажется, это счастье – если ты можешь помочь хотя бы одной женщине.
– Если я могу помочь хотя бы одной женщине – я очень расстроюсь! Ведь это будет значить, что все остальные – тупое бабьё, не на что не годное, кроме обслуживания и прослушивания. А это не делает меня счастливой. Я знаю, что каждая женщина рождена править этим «мужским» миром. Просто однажды, – усмешка, – Давным давно один не смирившийся со своей второстепенной участью мужик внушил своей недалёкой половинке, что стирать, убирать и иже с ним – удел сильных. А раз ты, дорогуша, такая сильная, то и мыло с тряпкой тебе в руки. Дурная баба поверила и тут же приступила к великим делам. Все ехидные замечания она уверенно крыла словами своего мужика. А уверенность – это, знаешь ли, такая штука, с помощью которой даже будучи «сиди, я сама открою» кажешься «за мной, товарищи, вперёд к светлому будущему».
– Не может быть! – непроизвольно громко
