сомелье, доложу следующее: судя по цвету – красное, судя по вкусу – сладкое. В общем и целом категорически, ик, рекомендую, ик.
Толстая стрелка агатиных часов беспощадно перекрашивала будущее в настоящее, о котором теперь, кстати, можно бы и задуматься. Можно, но чё-то не думалось, совсем. Зато хорошо говорилось. Правда, с каждым разом сие «хорошо» всё больше походило на «медленно» и «через силу». Слова, цепляясь друг за друга, скатывались в развязность, теряли чёткость формулировки. Всё реже вздымались умные мысли, всё чаще предложения оканчивались фразами а-ля «ну ты это, поняла меня, да?».
Из коридора послышались первые неуверенные шаги слишком отдохнувших вчера постояльцев. К этому времени изволила обнулиться не помню, какая по счёту бутылочка, но тоже сладкая и тоже красная. А это уже второй звоночек. После третьего будьте добры пройти в зал, посмотреть на предоставление. Быстро посмотреть и немедленно убрать.
– Так, это….
Отдирая себя ото сна, винное послевкусие подкатывало к горлу.
– Часы-то почему мужские носишь?
Едва совладав с языком, я тут же захотела его прикусить.
– Других нет, да?
Помятый беседой мозг изо всех сил пытался смести неловкость куда подальше. Мы же только наладили общение…
– Других нет. Да.
В отличие от самой Агаты её ирония не поддавалась опьянению.
– Я тебе больше скажу – и никогда не будет!
Если сравнивать её речь с вязанием, то петли, будем откровенны, получились не очень. Хотя ряд в целом ничего.
– Ты вообще видела когда-нибудь женские часы?
– Пфф! Конечно…. Не…. Не один раз! У меня у самой есть. Где-то…. Были…. Кажись…
– А ты замечала, какой у них маленький цифер…. это, как его, блат?! Можно подумать, если ты женщина, то ты обязана хорошо видеть!
– Да ну? А, ну да…
– Обязана плодить чистоту и плодиться. Потом обязана взвалить себе на спину этот плод вместе с идейным вдохновителем плодячки и тащить их, тащить. Пока трудовая мозоль не превратится в горб, с которого дитятко и папик вынужденно скатятся. Ну или пока за исправление осанки не возьмётся могила.
– Всё так плохо?
– Вспомни детство. Своё.
– Всё! Так! Плохо! – я уткнула печаль вместе с нетрезвым лицом в ватные ладони.
– Да ну, – Агата рассмеялась и потрепала меня по плечу. – Не. Всё. Так. Плохо.
– Ты ржёшь! Тебе хорошо. А нас все обижают!
– Кого нас? —она давилась смехом, тогда как я норовила удавиться от свалившегося осознания несправедливости бытия.
– Нас! Женщин!! Девочек…. Насилуют. Нас. Убивают. А мы ничего не можем поделать…
Воспоминания о детстве, о своём детстве, горячо сдавили шею. Раз, и, кажется, она сейчас треснет. А потом и лопнет. Скучно треснет, банально лопнет, без миллиона разноцветных осколков, живописно разлетевшихся по этому
