она, – но не думала, что все настолько… Ладно, ты не виновата.
Учительница улыбнулась, Аня поежилась.
– Через месяц я сделаю из тебя человека, – пообещала Анастасия Львовна. – А сегодня останешься после уроков.
Интересно, Ане показалось, или ее сосед по парте действительно нервно дернулся?
Учительница литературы Евдокия Матвеевна была старенькая и вся сморщенная, как печеная картошка. Молчуну захотелось ее потрогать – ему казалось, что она и на ощупь теплая. Он даже запах печеной картошки почувствовал, мягкий и сладковатый, от которого сразу набегала слюна и урчало в животе.
Но трогать учительницу было нельзя, это он знал точно. Он и сам не любил, когда его трогали. Поэтому Молчун стоял у доски и разглядывал ее.
– Ты что, – искренне огорчилась Евдокия Матвеевна, – не выучил? Ну, ничего, давай сначала прочитаем.
Евдокия Матвеевна открыла учебник на нужном месте. Молчун честно пробежал стихотворение глазами, захлопнул книгу и вернул ее учительнице. В классе захихикали.
– Так не пойдет, – старушка огорчилась, и Молчуну стало стыдно.
«Наверное, я слишком быстро читаю. Она не поверила». Но дело оказалось в другом.
– Надо читать вслух, – Евдокия Матвеевна снова протянула учебник Молчуну.
У него даже в глазах защипало. Ну почему все время вслух? Не нравится ему говорить вслух. Рот вообще нельзя открывать. Мама, когда была жива, всегда говорила: «Когда зеваешь, прикрывай рот, а то душа вылетит». А потом, когда она болела, очень кричала. В самом конце, перед тем как… Отчим не вызывал скорую, пьяно орал, чтобы она не придуривалась, Молчуна, который полез к телефону, отшвырнул в сторону, телефонный провод с мясом вырвал. Мама очень кричала. У нее душа была большая, она с трудом выходила через рот.
Нет, Молчун не хотел говорить. Он повернулся к доске, взял мел и принялся писать. Спиной чувствовал, что его буравят удивленные взгляды, но не остановился, пока не дописал стихотворение до конца.
Евдокия Матвеевна выглядела уже не такой огорченной.
– Вот видишь, ты все помнишь! А теперь давай вслух.
Молчун опустил голову. Он был готов стоять так до конца урока. Или весь день.
– Ладно, – вздохнула учительница, что-то вписывая в его дневник, – садись. Четыре с минусом.
За последней партой обиженно хмыкнул остроносый (собственно, нос у него был уже не острый, а сливообразный). Молчун, глядя строго перед собой, получил дневник и сел на место.
Женька поймал себя на том, что ему даже на перемене хочется снова оказаться за партой, чтобы чувствовать плечом присутствие Вики. Чтобы постоянно держать в поле зрения ее каштановую челку и странные губы – вот-вот засмеются или заплачут?
Вика, казалось, все прекрасно понимает и поддразнивает. Она то болтала с Женькой всю перемену, то вдруг становилась печальной посреди урока, то «случайно» касалась своим коленом Женькиной ноги под партой, то необъяснимо обижалась
