хоть меня не задела, тем моя первая и единственная дойка закончилась.
Я летом вновь сюда вернулась.
Опять вхожу… полутемно…
Корова косо оглянулась,
Вся – недоверие одно.
Эх вы, беспамятные руки!
Ведро – вверх дном, я – за порог…
И даже заспанные мухи
От смеха бьются в потолок…
На помощь, тетушка Настуня!
Она передник отряхнет,
Легко присядет – и наступит
Ее пора, ее черед.
Потом ведро ко мне наклонит –
Я пенным захлебнусь глотком…
Мозолинки ее ладоней
Парным пропахли молоком.
Коровы – пузатые, громко вздыхающие, с цветами на рогах в праздник Троицы – не виляли хвостами и не повизгивали, как собаки, но длинно мычали и так умели смотреть! Медлительно жевали траву и взирали на меня своими огромными зеркально-темными, вековечно-печальными глазами. Разве могли эти кроткие существа обидеть? А что по ведру однажды Рыжка копытом ударила – так это я сама была виновата, неумея…
С домашними коровами я чувствовала себя спокойно и уютно, особенно если рядом была тетя Настуня. А сын Андрей, боявшийся в детстве даже кошек, в хлев заходить страшился и за коровами наблюдал из-за плетня, когда стадо возвращалось с пастбища. Зато первая кружка парного молока всегда доставалась ему, маленькому. Я рада, что и его детство связано с Житне-Горами.
Под звуки околицы старой
Явились из рыжей пыли
Коровы могучие чары,
Дитя в изумленье ввели.
О красное чудо – корова,
Отрада земных очагов!
Главу ей венчает корона
Воздвигнутых к солнцу рогов.
Как тяжко корове издревле,
С далеких потемок земных,
Копытом утаптывать земли
В заботах великих своих!
Никто, как она, не умеет
Глядеть с поволокой на свет,
А рядом во млечности зреет
Дитя мое радостных лет.
– Всегда будь здорова, корова! –
Дитя повторило за мной,
Под сенью коровьего крова
Глоток отпивая парной.
Хата дяди Андрея стояла на взгорке, а речка лежала под огородами далеко внизу. Ох, и любила я пробежаться по тропке среди картошки и кукурузы, сама с собой наперегонки! И сразу с мостков – в воду: некогда к речке долго присматриваться, к ее острым живым корешкам на дне да к черным пиявкам. А уж потом как хорошо нежиться на бережковой траве, загорать – по любимой городской привычке! Тетя надо мной ахала, над моей загорелой худобой, в деревне ведь никто не парился на солнце специально. Бабы закутывались в платки и вечерами белели ликами за столом, рядом темнели крутого загара мужские лица. Красиво было на всех смотреть, слушать, запоминать…
Как-то поехали все вместе на дядькиной подводе далеко за село, где речное дно было песчаным. Взрослые расположились
