Как летит время, а? Показывал длинные красные панталоны из-под своей юбки. Выпивохи пёрхали, от хохота расплескивали пойло. Дай жару, Пэт! Яро-красный: радость пьяниц: дым и хохот. Сдергивал ту белую шляпку. Мешковатые глаза. Где-то он теперь? Где-нибудь нищенствует. Арфа манившая всех нас когда-то.
Тогда я был счастливее. Но я ли то был? А нынешний я это я? Двадцать восемь мне было. А ей двадцать три, когда мы переехали куда-то с Ломбард-Стрит. Стала такой сварливой после Руди. Время не повернуть. Всё равно что держать воду в ладони. А хотел бы вернуть? Как раз начиналось. Хотел бы? Ты наверно несчастен в своем доме бедный неслух. Хотела бы пришивать мне пуговицы. Надо ответить. Напишу в библиотеке.
Грэфтон-Стрит наводнила его ощущения разноцветьем надвитринных тентов. Муслин с узором, шёлк, дамы и матроны, бряцанье упряжи, гулкий перестук копыт по нагретой мостовой. Толстоваты у неё ноги, у той вон в белых чулках. Надеюсь, дождь ей их подзабрызжет. Раскормленная деревенщина. Привалили все говядопятые. Делает из женской ножки ступало. А у Молли как по струнке.
Он лениво прошёл вдоль витрин Браун и Томас, торговля шёлком. Водопад лент. Тончайшие китайские шелка. Опрокинутая ваза изливает поток кроваво-алого поплина: сияющая кровь. Это гугеноты сюда завезли La causa e santa! Таратара. Великолепный хор. Тара. Стирать надо в дождевой воде. Мейебер. Тара: пам, пам, пам.
Подушечки для игл. Давно уже грожусь купить. Растыкивает их по всему дому. Иголки в оконных занавесках.
Он чуть оголил левую руку. Цапрапина: почти прошла. Но не сегодня. Надо ещё зайти за тем лосьёном. Может на день её рожденья. Июньюльавгусентябрь восьмое. Почти три месяца. А может ещё и не понравится. Женщины не любят подбирать булавки. Скажет: упала, смотри не уколись. Мерцание шелков, юбки на тонких медных спицах, лучи из гладких шёлковых чулков.
Вернуться нет смысла. Не миновать. Скажи мне всё.
Тонкие голоса. Нагретый солнцем шёлк. Позвякивающая упряжь. Всё для женщины, для дома и уюта, рулоны шёлка, серебряная утварь, изысканные фрукты, пряности из Джаффы, от Ажендат Нетайм. Сильные мира сего.
Разгорячённо человечья пышнотелость навалилась на его мозг. Мозг сдался. Во всём чудился привкус объятий. Смутно изголодалой плотью он онемело жаждал преклониться.
Дюк-Стрит. Дошёл наконец. Нужно поесть. У Бартона. И настроение подымется.
Он свернул за Кембридж-Корнер, всё ещё под наваждением. Цоканье подков. Надушенные тела, тёплые, полные. Все целовались, отдавались: в глубине летних полей, на спутанной примятой траве, в подстёгивающей ненадёжности подъездов, на диванах, скрипучих кроватях.
– Джек, любимый!
– Милая!
– Поцелуй меня, Рэгги!
– Родной!
– Любимая!
С расходившимся сердцем толкнул он дверь ресторана Бартона. Вонь пресекла его взбудораженное дыхание: наваристый мясной бульон, хлёбово из овощей. Полюбуйся кормёжкой скота. Мужчины, мужчины, мужчины.
