районе как наша Зелёная зона? Отвечаю: дача друга, не моя, я только здесь живу. Точнее?.. Тут всё просто и не просто. Один из древних как-то на досуге выдал: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». О себе сейчас не буду, тут всё субъективно: бывает, временами сам себя бы взял и задушил! А вот о моём друге Михе пару слов скажу. Во-первых, он хороший друг. Помимо этого, говорят, офигенный строитель. И лишь только на нашем Дальнем Востоке задумали построить новый космодром, как Миху тут же и позвали. Миха в знак согласия ударил себя в грудь! А так как космодром не туалет, его в три дня не возведёшь, тут дел на годы. То дачу он оставил на меня, буквально умолил и навязал, а я пошёл ему навстречу, потому как в результате развода в смысле жилья оказался несколько стеснён.
Что делал прошлой ночью?.. Большей частью спал. Ничего, что могло бы вызвать подозрения, не слышал. Спал хорошо, как, кстати, остальные ночи тоже. И дело не в моей эксцентричности, тут просто иначе никак: тут неприлично чистый воздух, сразу за участком высоченные берёзы. Полосой. Которые, бывает, что шумят, бывает, что молчат. Но навевают… И бандюга соловей. Которого не мешало бы спросить, а чем же он занимается днём?
Ничего, что могло бы вызвать подозрения, за Николаем Ивановичем в последнее время не замечал. Разговоры наши ограничивались видами на урожай, погодой, и немножко о деньгах. Николай Иванович мирно фабрикантил на своём заводе, я, совершенно параллельно, размышлял о своей будущей книге. Ни он меня, ни я его в свои дела не втягивал. Отношения ровные. Он меня эпизодически ссужал, я же в свою очередь, в отсутствие хозяев присматривал из-за забора за их дачей. Благо, времени у меня много, а на жилистой шее Николая Ивановича Райхерта висел целый завод, и появлялся он тут лишь наездами.
Вообще-то я считаюсь парнем компанейским, но, видимо, сегодня был не мой день. Ничего отталкивающего во внешности следователя Иванова не было, напротив, он со вниманием ловил каждое моё слово, а что-то для памяти даже записывал в протокол. Но рядом с неподвижно лежащим Николаем Ивановичем как-то не веселилось. Николая Ивановича было искренне жаль, но о чём мы с ним говорили, к примеру, три дня назад, я, как не старался, вспомнить не смог.
Сказать мне было абсолютно нечего, я уже несколько раз делал попытки откланяться – за это время теоретически можно было бы позавтракать, умыться. И даже попробовать сделать первую в жизни утреннюю зарядку. Но следователь, пользуясь служебными положением, не отставал, и, видимо, от нечего делать, заинтересовался, а на что я, собственно, живу, если, по моим же словам, издатели до сей поры гонорарами мне особенно не докучали?
Задай мне подобный вопрос кто-то со стороны, я от души бы оскорбился, мог наговорить!.. Но с органами такое не проходит, они и сами: могут оскорбиться. Так что мне пришлось признаться, что порой позванивавшие в моих карманах невеликие грошики, как бы кто не лелеял надежду, я не украл. И пусть не дрейфовал
