болтали, что однажды его ужалила гадюка, и он, чтобы остановить распространение яда, ножом отрубил себе на ноге большой палец. Он никогда не показывал нам покалеченную ногу, как мы ни просили. Но как-то раз ни с того ни с сего вдруг сказал: «Эй, кто хочет посмотреть на мою культю?» Не знаю, что ему тогда взбрело в голову, но мы – с десяток ребят – сгрудились вокруг него и затаили дыхание. Он сел на камень и скинул правый башмак. Полька воскликнула: «О-ля-ля!» – хотя еще ничего не было видно. Робер схватился за мысок носка, на всякий случай переспросил: «Девчонки, не дрейфите?» – и медленно стянул его с ноги. Большой палец был у него на месте, зато не хватало двух самых маленьких. Ну, и нога была жутко грязная.
Я обязан Роберу тем, что именно он с присущей ему деликатностью сообщил мне о смерти моего деда. Из дома, где лежал умирающий старик, меня отослали и на день отправили к другу отца, столяру. Я смотрел, как он обстругивал рубанком доску. В тишине мастерской с верстака падали на пол золотистые кудрявые стружки. Мне было скучно и почему-то немного грустно. Но тут распахнулась наборная застекленная дверь, и в нее просунулась голова Робера.
– Слышь, у тебя дед помер! – гаркнул он.
Родители забрали деда к себе несколько месяцев тому назад, подозревая, что жадная бабка его не кормит. Когда его к нам привезли, он весил не больше 40 килограммов. Конечно, он уже сильно болел, но все же.
«Он сам ничего не ест», – огрызалась старая мегера, но стоило ему переселиться к нам, как случилось чудо – он начал с аппетитом уплетать и мясо, и овощи, и сыр и выдувал в день по литру красного вина. Однажды Сюзанна спросила его:
– А жена вас чем-нибудь вкусненьким кормила?
– Кормила, кормила! – откликнулся он. – Суп давала из порея.
– А что-нибудь еще?
– Нет, больше ничего. Но про это никому нельзя говорить.
Вот скотина. Впрочем, жизнерадостности деда это не убавило. За три месяца он набрал пятнадцать кило, которые затем постепенно потерял. Перед кончиной от него осталась кожа да кости, зато он пребывал в приподнятом настроении. Утром того дня, когда его не стало, он позвал меня к себе. Мы с отцом поднялись в комнатку на втором этаже, где стояла его кровать. Я увидел его глаза, казавшиеся на исхудавшем лице огромными и глядевшие на меня сурово; его лысая голова покоилась на перовой подушке. Жестом он велел мне приблизиться, бескровной рукой обхватил кончики моих пальцев и улыбнулся.
– Попрощайся с дедушкой, – шепнул мне отец.
Я сказал:
– До свиданья, дедушка.
И мы ушли.
Первым из супругов всегда умирает тот, кто добрее. Бабка пережила деда на тридцать один год, неподвластная разрушению, как замаринованный в уксусе огурец.
Иногда отец вдруг мрачнел. Я спрашивал у матери, почему он такой сердитый, и она отвечала: «Не обращай внимания. Просто твой дядя совершил очередную
