на соседском чердаке на стекловате. Уже три года он астматик, инвалид первой группы. Да, Москва слезам не верит. Думаю, что Отче наш – тем более. Поэтому молитву за здоровье Вани и его сестрёнок написал как весёлую пьесу к радостной Пасхе. Мистерия буфф, с песнями, с «волшебной палочкой» – может, что и сбудется, только чуточку грустная, памяти моей Стешки, любимой и гениальной кошки. Батя не читал эти «Подсолнухи», тут я виноват, постеснялся ему дать. В двух сантиметрах она была от него, а теперь… А теперь вся душа моя устремлена туда, к нему, к Магеллановым Облакам с самой больной просьбой:
«Привет, бать!
Тяжело без тебя. Надеюсь, тебе там лучше. И молюсь, чтобы не болели больше твои ножки. Да я вот что подумал, про те «Подсолнухи», что тебе здесь не привелось прочесть по моей глупой воле. Может, получится замолвить словечко о них там, ты там ближе к Нему? Прости, что не дал здесь прочитать молитву за здоровье моих деток, – боялся опять расстроить, как с той пьесой с твоим другом в ролях. Вдруг да пораньше Он услышит эту молитву, и мои детки будут здоровы, и Ванька выздоровеет пораньше, ведь с его болезнью каждая минута на счету. Да будет воля Его, и избавит нас от лукавого».
Бать! Бать! Конечно, мозгами я понял, что эта папка с четырьмя экземплярами под копирку и есть мой голос у камина… опять мы друг друга постеснялись. И не бочка это была, а – твой камин: сжигались листы, напечатанные тобой рядом с камином. Но сделанное сделано. И тут дела сердечные: ну, не могу, это закон во мне – все мои чернила должны быть безымянны. Или хотя бы под псевдонимом. Когда ещё, быть может, наберусь смелости и бухну всё в печать под своим именем? Что, я не знаю свой Марс? Не подсознания я своего боюсь, а – серого сознания. Да, если б не пропущенный тот спектакль, не было бы этих «пьес». Но главный урок мне, бать, – да, я тоже хочу шёлковую серебряную бороду, чтоб и мой сын мог, не боясь, попрощаться со мной, потрогать батькины родные седины. Пусть я не рыцарь добра, как ты, а лишь неразумный и пьяненький его слуга, я хочу быть спокоен, что сын и дочки смогут поиграть с этой «игрушкой» последний раз и утешиться. Чтоб всё было в порядке вещей. Что ж, до следующих пьес, бать. Как я тебя люблю!
«Верни, верни, Всесильный и Всемогущий, здоровье нашему Ваньке! Береги моих деток! Да будет воля Твоя, и избави нас от лукавого».
Утешение
В поезде. Еду хоронить отца. Попутчице, медику и бизнесвумен, в разговоре показал батину фотографию. В любимой им тельняшке, весь портрет – копия Маркса. Кстати, его друг, дядя Толик – копия Энгельса! Батя стоит на Шуниной горе на фоне Городка, где прошли мои детские незабываемые годы с шестого по десятый класс – походы с батей в горы и первые мои любви! Медик-бизнесменша: «Да, брутальный мужчина!» Эти парни – батька и дядя Толик – не только бородами и шевелюрами «копировали» вождей пролетариата, но и познаниями, азартом, даже авантюризмом. Вот, взгляд со стороны, а как в точку!
Это точно, батя –
