которые умудрились за короткое время построить на острове три православные церкви, наладить выпуск пяти газет, создать театр, скаутскую организацию, духовой оркестр. А еще в лагере нашлись художники, которые изготовили – боже ты мой, с рисунками, там был даже казак с пикой наперевес! – этот альбом со словами благодарности.
«Ваше Высокопревосходительство, господин президент…»
А дальше шли… конечно, подписи. Страница за страницей. И дата – 28 октября 1949 года.
И что же я тогда предпринял, в подвале Малаканьянга, в президентском архиве?
Никто не предлагал мне вынести альбом и начать его копировать, это был не тот случай.
И я начал делать дикую вещь. Фотографировать «Асахи-Пентаксом» страницу за страницей, стараясь держать аппарат твердой рукой, меняя наугад экспозицию. И ведь все получилось.
А вот и эти снимки. Вот эти страницы с подписями. Почему я их не выбросил, что заставило меня их сохранить?
Подписи прямые, косые, на полях, разными чернилами. Все, все. Бологов. Шевлюгин. Князев. Моравский. И…
Редько-Тавровский, конечно. Вот и он. Длинный, размашистый росчерк.
А потом… Потом я вернулся с Филиппин, и – почему эта история пришла ко мне опять? И ведь пришла, и года через три я уже сидел в Москве с группой людей из русской Калифорнии и показывал им эти снимки. А они читали имена, долго, со строгими лицами.
Русские с Тубабао не собирались оставаться на безлюдном острове навсегда. Это был предпоследний их приют, а потом, после двух лет ожидания, пришли пароходы и повезли всех в Калифорнию. И в Аргентину, Парагвай, Францию.
Они, люди из Америки, тогда оставили мне – что? А вот. В этой же папке. Адреса тех, кто хранит историю долгого, длиной в жизнь, путешествия харбинцев и шанхайцев. В Бетесде, а еще в Сан-Франциско. Там, где у них был слет, где они обменивались телефонами… Да если даже адресов этих не было бы, то и сегодня этих людей – или их наследников – не так трудно найти. Даже в Аргентине. Даже в Парагвае.
Вот и всё.
За окном раскачивался фонарь на проводах, мокрый снег врывался в пятно его света и уносился дальше в черноту, почти параллельно мерзлому асфальту.
Диск Васи Странника ушел в чрево ноутбука на кухне.
«Над розовым морем вставала луна», – сказал очищенный от звуков фортепьяно голос Вертинского из невидимых динамиков. Тихо постукивал ударник, свистел синтезатор.
А ведь он неправ, подумал вдруг я. Луна не встречается с розовым морем, она встает над сине-черной, почти невидимой водой, ползет над ее серебристыми дорожками, среди облаков, как будто подсвеченных из жерл трех вулканов – это рыболовные корабли идут, невидимые, за горизонтом.
А если небо чистое, но скоро придет дождь, то луна становится похожей на глаз дракона: радужное кольцо оранжевого и бледно-бирюзового света вокруг темно-желтого диска. И тогда слышится нервное шуршание пальм над головой – как звук дождя, которого еще нет, но обязательно
