так со мной будет обращаться.
– Господи, Марин, ты меня не пугай, просто скажи, что произошло. Мне на сегодня стрессов хватит, а с Никитиным у нас теперь полная ясность: он меня не любит, и я его не люблю, и мы разошлись, как в море корабли.
– Серафима, радость ты моя, неужто кровь прабабки-староверки в тебе проснулась, и ты отринула дьявола-искусителя подальше от своей невинной душеньки? Ну ты меня порадовала. Ладно, добивать Никитина не буду, пожалею даже, раз такое дело. Теперь понятно, почему он бесился. Так, доставай бокалы, мой фрукты, а я вино открою. Надо это отпраздновать.
– Марин, ты можешь просто рассказать, что случилось? У меня уже мозги перестают соображать, то Никитин выступает, то ты вопишь.
– Серафима, давай сначала выпьем за мое чудесное спасение… вот так оно лучше. Рассказываю, раз просишь. Ну значит, скрутила я плакатик в трубочку, про плакатик потом расскажу, положила его в сумку, хотела в буфет сходить и чайку попить, ну и плакатом похвалиться, конечно, и тут Ленка Синицина просит, чтобы я налила воды в кувшин из кулера цветы полить, сама не может, ждет важного звонка. А мне что, жалко? Беру кувшин, выхожу в коридор и спокойно иду к кулеру, и тут вижу Никитина. Несется по коридору, морда красная, коньяком и мятой от него разит на километр. Это он мятные леденцы сосал, чтобы коньячный дух отбить, но видно много выпил или мало леденцов сгрыз. Воняло просто жутко. Значит, налетает Никитин на меня, хватает за плечи и давай меня трясти во все стороны, а сам шипит: «Что ты про меня Серафиме насвистела? Я тебе сейчас второй памятник поставлю… на кладбище»… Я испугалась, он вон какой, а я вон какая, ну я с испуга кувшином его по лбу, а кувшин тяжелый, керамический. Сама понимаешь, Сашка глазки завел к небу и по стенке на пол съехал, а на лбу кровь, и кувшин вдребезги. Егор Палыч примчался, медсестра прибежала, народ собрался, спрашивают, за что я его, а я говорю, что нечаянно получилось, Никитин пошутить хотел, а я испугалась и звезданула его кувшином. А тут Сашка очнулся и лепечет: «Оставьте ее, она не хотела, случайно получилось». А Егор Палыч мне шепчет, чтобы шла домой отдыхать, потому что явно у меня стресс, а он тут сам разберется. Проблема в том, Серафима, что девчонки видели, как Сашка меня тряс, у меня ноги в воздухе болтались и, наверное, все мозги в синяках, какая уж тут случайность, слухи теперь пойдут, как пить дать. Слушай, давай еще бутылку откроем, надо расслабиться!
– Боже мой, Марин, а вдруг у него сотрясение мозга? Может, мне позвонить и узнать, как он там сейчас?
– Да брось ты, какое сотрясение, шишку я ему набила, это точно. Слушай, Серафима, а ведь он на тебе «подорвался», как говорил один бывший сапер моему папаше про свою жену. Он говорил: «Виталя, сколько я их разминировал, не перечесть, сам понимаешь, а на Вальке подорвался, и все, капец котенку». Так что звонить Никитину не надо, не фига его радовать.
Звонить никуда не пришлось. Позвонил сам Никитин Маринке с извинениями, наверное, Егор Палыч заставил. Долго нес какую-то белиберду, Маринка
