новыми досками и теми, что сняты со старых стругов17?
– Проворовался, ваше сиятельство! – выпалил тот, кося широко раскрытыми глазами на блуждающее вокруг его носа острие смертоносного оружия. Домашние слуги уже посоветовали ему сразу признаться и покаяться: это всегда умеряло ярость хозяина даже при самых тяжелых погрешениях.
– Это мне уже известно, – лаконично произнес маркиз под свист пуговиц, слетавших с отворотов рукавов. Сюртук печально повис на сгорбленных плечах наказуемого. – Мне бы узнать, откуда вся эта ваша милая компания взялась и как ее найти, а уж после того, как я с них шкуру сдеру, послушаю и ваши завывания о бедных родителях, несчастном детстве и прочих причинах, натолкнувших вас на сей возмутительный проступок.
Вдруг стальной кончик его шпаги нашел иную цель – штаны бедного Харитона. Тот заволновался. Он носил французские штаны с лацбантом. Всего четыре пуговицы удерживали широкий кусок ткани, прикрывавший его виды на будущую семью. Присутствующие напряглись. Отскочила первая, за ней вторая… Харитон обмяк и затряс подбородком.
– Кто вам харчи оплачивает? – бесстрастным тоном спросил де Конн.
– Вы, ваша честь.
– Жену вашу когда я обещал из Ярославля в Петербург выписать?
– Опосля Рождества…
– Сколько часов вы работали приказчиком в мануфактурной лавке?
– Поболее пятнадцати, ваша честь.
– А у меня?
– Десять…
– Отпускные, выходные и наградные у вас там были?
– Никак нет…
– А сейчас?
Вдруг Харитон хлюпнул носом. Целенаправленные вопросы хозяина раскрывали ему истинную картину его величайшей ошибки и безвозвратной потери. Де Конн отдал шпагу Шарапе, с пониманием покачал головой.
– На сегодня я с вами закончил, – произнес он без всякого оттенка злобы или сочувствия. – Идите, подумайте, составьте мне список всех тех сподручных проныр, кои помогали вам в сем маленьком мошенничестве, а там я подумаю, что делать дальше… и не хитрите, иначе я возьмусь за вынимание гвоздей.
– Гвоздей? – просипел Харитон. Он уже пятился спиной к двери, ухватив края отваливающегося лацбанта.
– Да, сударь, – маркиз брезгливо отвернулся. – Тех, кои будут вбиты в стол через ваш язык.
За дверями приемной раздался неравномерный топот тяжелых каблуков. В немыслимом галопе приказчик несся по лестнице, перескакивая через ступеньки, спотыкаясь и падая, судорожно хватаясь за перила, извиняясь перед встречными, плача и выкрикивая: «Не извольте сумлеваться!» Услышав грохот, ознаменовавший захлопнувшуюся дверь в парадной, де Конн с легкостью актера сменил гневное выражение лица на умиротворенное.
– Климентий Ярославич, – обернулся он к дворецкому, – готов ли ужин?
– Да, ваша честь.
– Пригласите
плоскодонное судно
