более всего хотелось мне найти места,
где мы
Носились, как собачки, наперегонки
По тропкам, проторенным индейцами, а
может, братьями,
Подвижными, смышлеными, воображая,
будто все мы – племя.
Я пришел к оврагу.
Я, седовласый, но с живым умом,
Скатился вниз едва не кубарем по тропке.
И что я вижу?
Ни души!
Глупцы! Подумал я. Мальчишки новой эры,
Неужто невдомек вам, что здесь
Вас ждет не дождется Бездна?
В оврагах зелень пышная, укромные
местечки
Населены бродячими бандитами и дикарями,
Разбойницами-пчелами, которые цветы
Обкрадывают, чтоб с деревьями делиться.
Здесь гулкие пещеры и ручьи, чтоб рыскать
в поисках добычи:
Водомерки, раки
Или резиновый сапог, давно утопший…
Ведь это сокровищница от природы!
Так почему же тут такая тишина?
Что с нашими мальчишками стряслось,
Раз ныне они не носятся как угорелые,
Не замирают в созерцании творения
Христова:
Его чистейшей крови, сочащейся сиропом
из израненных деревьев?
И почему здесь только пчелы и дрозды,
полегшая трава и ветер?
Что бы там ни было. Шагай. Шагай. Смотри
и пребывай
В объятьях сладостных воспоминаний.
Я к дубу подошел; когда мне минуло
двенадцать лет, я на него залез
И стал вопить, звать Скипа, чтоб он меня
спустил на землю,
До которой – тыща миль. Я голосил,
зажмурившись.
Мой брат несказанно развеселился и с хохотом
полез на выручку.
Он вопрошал: Ты что там потерял?
Я промолчал. Да я скорей бы умер, чем
признался.
А я туда залез, чтобы записку спрятать в
беличьем гнезде,
В которой начертал я сокровенные слова,
уже давно забытые.
И вот, мужчина средних лет, стою под дубом
среди зелени оврага.
О боже, не такой уж он высокий. Чего я так
вопил?
От силы будет в нем пятнадцать
