своих постелей
И обнажать, в горячем воздухе сверкая,
Свою дельфинью сущность,
Застывшую навечно
На одной-единственной
Волне остекленевшей…
Воспоминание – II
Тропинки опустели, затерялись, заросли травой.
По ним когда-то мы прокладывали путь сквозь
Летние деньки с моим индейцем-братцем
И его трусливою, ленивою дворняжкой,
Что тормошила его летом на рассвете,
А он зевал, распространяя запах газировки
с шоколадом.
Толкуют, будто Время должно остановиться.
Вот оно и стало:
Я старый посетил овраг на той неделе,
Четыре десятилетия спустя,
Со мною Скип, и Том, и Эл:
Колодец изумрудный, но разве кто-нибудь
горланит,
Чтоб эхо разбудить;
Деревья высоки, но разве кто-нибудь качается
на ветках,
Подобно дикарям;
вот облака бегут, протаптывая травяные тропы,
но не мальчишки.
Неужели закатная пора Земли настала?
Оглядываюсь, чтобы окинуть взглядом дома,
и улицы, и город,
И хочется заплакать:
Да почему же нету никого в Овраге, боже
праведный, ну почему?
Никто пещер не роет и кубарем не катится с горы?
Отважные Индейцы не ловят раков,
не мечут копья и не городят запруды?
Но я уже немолод, может быть, мне память
изменяет:
Качели не навешивал и по плющу не лазал я?
О боже!
Мириады летних выходок-проделок!
Здесь мы мочились, выписывая на песке свои
автографы,
И точки ставили над «i».
Здесь под мостом нас дожидался Призрак Оперы
в засаде.
Ночами звездными, охваченные страхом,
Домой бежали мы со Скипом по влажному оврагу,
И улица за улицей, как сумрачное кладбище в кино.
Что? Нет здесь ничегошеньки? Ни воплей,
ни мальчишек,
Ни хижин на деревьях в поднебесье?
Обиженный, ошеломленный, потрясенный,
Я заморгал и снова вопросил: Но почему же?
Мой пожилой шофер, стоящий рядом, за спиною,
на холме,
Окидывая взглядом
