верхний продольный поручень, молился и думал о чем-то своем, поскольку молиться, не отвлекаясь, не получалось. Сидевший напротив подвыпивший мужичок начал было спрашивать его, не художник ли он, и прочую пьяную чепуху. Но Борис не отвечал, молча смотрел на него, повторяя мысленно одну и ту же просьбу к Богу о помиловании. Мужичок продолжал свои расспросы и рассуждения, досадуя на неразговорчивость Бориса, но потом вдруг оборвал себя на полуслове:
– Ты что, молишься что ли? – изумился он собственной догадке, удивленно взирая на Бориса снизу-вверх.
Но Борис промолчал, хотя внутренне подивился, как это нетрезвый пассажир догадался о его «умном делании». Однако в жизни его ничего не менялось. Иногда он чувствовал какое-то тепло возле сердца и его охватывало воодушевление, но ответов на свои главные вопросы он не получал. Постепенно к нему вернулась беспроглядная тоска.
Однажды, когда Борис был дома один и молился, его охватило лютое безысходное отчаяние, и он в изнеможении повалился на пол: «Все бессмысленно, – думал он, лежа ничком на полу. – Бог меня не слышит. Сотни раз в день я молю Его: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Но ничего не меняется. Я все так же не знаю, зачем я живу, для чего мучаюсь…» Он долго лежал, уткнувшись лбом в старый вытертый ковер. Когда в дверь позвонили, Борис тяжело поднялся и пошел открывать: Светлана с Васильком вернулись с прогулки…
Той ночью Борис во сне ощутил себя как бы вне тела в бескрайнем черном космосе без света и звезд. Над ним простиралась невидимая бесконечно высокая бездна. Он падал в эту высь и чувствовал себя маленькой песчинкой, затерявшейся в этих незримых просторах. Его начал пробирать страх, который постепенно нарастал. Внезапно откуда-то с высоты как гром прозвучал над ним ясный властный голос: «Ты услышан!» Его охватил ужас, неизъяснимо смешанный с радостью и ликованием, от которых он разрыдался и проснулся весь в слезах. Никогда в жизни, ни до этого, ни после, Борис больше не слышал такого голоса. Это был глас Божий. Борис в этом не сомневался. Если бы он тогда знал Псалтирь, то воскликнул бы с псалмопевцем: «Господи, чтό есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?»20 А может, повторил бы за Давидом: «Близок Господь ко всем призывающим Его, ко всем призывающим Его в истине»21. Но Борис Псалтири не знал и слов для выражения своего изумления у него не было.
Тяжесть и тоска оставили его душу. Он как-то сразу успокоился и перестал читать Иисусову молитву с прежним напряжением и воодушевлением. Но и йогу он тоже бросил. Пришло время узнать что-нибудь о Православии. В его голове сидело множество атеистических аргументов против Бога и Церкви, а в метро к нему то и дело приставали сектанты, к которым у Бориса было стойкое отвращение еще с советских времен. Его внутренне трясло от их елейных зазываний, но аргументов не было никаких.
Наконец Борис понял, что самостоятельно он со всем
Пс. 8: 5.
Пс. 144: 18.
