испитываю, что кушать не могу», – проговорил Христофоридис с кавказским акцентом.
– Да я уже сам над собой смеюсь. Утром просыпаюсь и начинаю моделировать ситуации – что она мне скажет да как я ей отвечу.
– Это гордыня, – вынес вердикт Эсхил. – Ты ведь почему мучаешься? Не можешь пережить, что кто-то смеет перечить тебе, великому!
– Да я-то себя великим не считаю…
– Но она – ниже, да? Гордыня, брат ты мой, для Бога страшнее убийства: убить можно в состоянии аффекта, а гордыня – первогрех, корень всех остальных грехов.
Авдеев приуныл. Он не рассказывал о том, как ему плохо, матери: она вывалит ворох бесполезных советов; не имел права довериться жене: подло рассчитывать на сочувствие женщины, которую собираешься бросить; не мог поделиться с любовницей: из-за большой разницы в возрасте их опыт сильно не совпадал. А теперь старый друг говорил совсем не то, что хотелось услышать.
2
Возвращаться домой не тянуло. Пока Авдеев добирался к себе в центр, заморосил дождь, и писатель пожалел об оставленной на автосервисе «мазде».
Дверь открыла дочка в майке с изображением летучей мыши. Неглупая вроде бы девица в последнее время заинтересовалась готами и хоть в крайности не бросалась, но книжицы по некромантии почитывала.
– Борю кормили? – с порога спросил Петр.
По дороге он собирался купить коту корм, но забыл, а нормальную человеческую еду зверь есть отказывался.
Роскошный котище Боря, словно поняв слова хозяина, нарисовался в прихожей и благодарно потерся тяжелой рыжей тушей о его ноги.
– Настя, кто пришел? – выглянула из своей комнаты Анна Антоновна. В проеме двери были видны махровый халат, стоптанный шлепанец и металлическая черная трость.
– Это я, мама! – не очень радостно сказал Авдеев.
– Ты не заболел, сынок?
– Мам, почему у тебя вечно – заболел? Устал. – Петр прошел на кухню. – У нас есть поесть?
– Я еще не готовила! – Стелла с вызовом откинула назад длинные светлые волосы, которые совсем ей не шли.
Авдеев много раз просил жену сделать короткую стрижку, но всегда получал отказ. Стелла распахнула пеструю от магнитиков дверцу холодильника так, что стоявшие с внутренней стороны бутылки громко звякнули.
– А отчего же ты не готовила? Час назад звонила – знала, что я еду.
– Я тоже работаю и тоже устаю!
– И после этого ты спрашиваешь, почему я хочу с тобой развестись, – уколол жену в больное место Авдеев.
– Может, если бы ты меньше таскался по молодым бабам, я бы находила для тебя больше времени. – В голосе жены послышались слезы. – Прости, Петечка, котик, прости.
– Когда я не таскался, ты за четырнадцать лет ни разу – ни разу! – не встала утром завтрак мне приготовить! Я не говорю про что-то замысловатое, но бутерброды сделать можно было? Яичницу пожарить!
– Ей
