меня мой корейский дед Владимир Сергеевич Ан. Всю дорогу от Москвы до Ташкента я думала, как сказать ему, что я сменила фамилию. Он все сразу понял.
– Регина, ты правильно поступила. Твои предки были дворяне, янбан. Янбан в первую очередь благороден, он лучше умрет, чем даст повод даже подозревать себя в трусости и шкурничестве. Если евреев ненавидят за то, что они умны и сильны, то твое место с евреями. Ничего другого я от тебя и не ждал.
Он взял мою руку своей изработанной крестьянской рукой и спросил уже другим тоном:
– Ты будешь приходить к нам на хансик[52]?
– Буду. Но вам еще не время умирать.
Еще через два года большая алия была в самом разгаре. Аэропорт Лод трещал по швам, в любое время суток приземлялись полные самолеты из Вены и Бухареста. В любое время слышались песни и аплодисменты. Толпы новоприбывших, встречающих и сотрудников аэропорта вдруг спонтанно начинали танцеват хору[53] прямо в здании аэровокзала. Я и дед Семен прошли все формальности, вышли в общий зал, и навстречу нам шагнул худой, бородатый, прокаленный на солнце человек в рубашке с короткими рукавами.
– Регина?..
Я разревелась и бросилась ему на шею.
Через год нам с дедом стало ясно, что мы создаем у отца в семье проблемы. Его жена Орли, конечно, не опускалась до уровня базарной бабы, но не могла примириться с тем, что считала утечкой ресурсов из семьи, и все время ходила напряженная. Ни она, ни мои младшие братья ни звука не знали по-русски, а деду, технарю на восьмом десятке, иврит давался с большим трудом. И уж совершенной неожиданностью стало то, что у отца получилось больше тем для разговоров со мной, чем с младшими сыновьями-сабрами[54]. Кончилось тем, что деду дали квартиру в муниципальном доме для стариков, и я ушла жить туда. Я продолжала любить отца и даже на Орли зла не держала. Видимо, в их браке были какие-то нелады, лишь усилившиеся с нашим приездом, но существовавшие уже давно. Как только младший из их сыновей окончил школу и ушел служить, они развелись, тихо, по обоюдному согласию. Я училась сначала в обычном ульпане[55], потом в ульпане-гиюре[56], кроме того, окончила курсы маникюрш и подрабатывала в салоне красоты. Дед ворчал, что это не профессия и умение делать маникюр, конечно, помогает выжить в лагере (вот ведь железобетонное поколение), но я способна на большее. Однако я считала, что прежде всего я должна стать еврейкой, как следует, без дураков. Я все в жизни привыкла делать тщательно, на пятерку – корейцы вообще по-другому не умеют. Даже видавшие виды инструкторы из ульпана-гиюра поражались моему упорству. У меня уже было назначено интервью с комиссией из трех раввинов, но тут позвонила моя мама из Техаса, куда она к тому времени уехала к мужу-американцу: умер мой дед Ан. Я приехала с похорон, а через неделю у меня была назначена церемония гиюра с окунанием в микву. Пришлось снять все, даже вынуть из волос традиционную траурную ленточку
Корейский поминальный обряд.
Народный танец-хоровод у болгар, македонцев, гагаузов, сербов, хорватов, молдаван, румын, греков, грузин, крымских татар, турок, армян и евреев.
Са́бры – термин, обозначающий евреев, которые родились на территории Израиля.
Учебное учреждение или школа для изучения иврита.
Ульпаны, занимающиеся преподаванием и подготовкой к гиюру, но не проводящие сам гиюр. Этим занимается бейт-дин (государственный религиозный суд), куда ульпаны обычно направляют своих выпусников по окончании курса учебы.
