как же остальные? Те, кто молится на автобусных остановках, перекинув за спину автомат? Те, кто соскребает человеческие останки с иерусалимских мостовых? Те, кто празднует сейчас исход из Египта по всему миру, они, собственно, кто?
За спиной послышались легкие шаги. Я обернулся и увидел, что с лестницы спускается Бина. Двумя руками она несла большую пластиковую миску.
– Это тебе… Всего понемножку… Я собрала.
Приученная ничего не давать мальчику прямо в руки (даже собственному брату, вот ведь идиотизм), она поставила миску на одну ступеньку выше меня. Вот уж действительно всего понемножку: маца, марор, харосет, куриная нога, кугл из картошки[18]. Она села на ступеньку повыше, как птичка на ветку, готовая улететь, стоит мне сказать что-нибудь недозволенное.
– Я посижу с тобой. Никто не должен быть один в праздник.
– Тебя хватятся.
Она пожала плечами:
– Хватятся, значит, так надо. Все равно мама заступится, ей без меня никуда.
Это точно. Злость на отца и его гостей прошла, оставив после себя презрение, как пламя, сгорая, оставляет серую золу. Семь взрослых мужиков, и никто не пришел ко мне сюда поговорить, объяснить, помочь разобраться. Никто против отца даже пикнуть не посмел, он же весь из себя глава коллеля. Бина – посмела. Восемь лет человеку, но уже есть собственное мнение и готовность совершить поступок.
Это было семь лет назад. Тогда мы были двумя детьми, которые всю жизнь друг друга знали. Сейчас Бина из ребенка стала подростком, а я три года отсутствовал дома и вообще полностью поменялся.
Я постучал в дверь комнаты, где спали девочки, и попросил ее выйти ко мне на кухню. Она пришла через некоторое время – нескладный, сутулый подросток с двумя длинными косами. Я встал.
Бина изумленно уставилась на меня. Кухня у нас была такая тесная и низкая, что, встав, я загородил собой бо́ `льшую часть окна.
– Бина, – начал я как можно приветливее, – давай сядем.
Она села на скамейку и уставилась в пол.
– Бина, ты меня боишься?
Она провела тыльной стороной руки по глазам:
– В школе только о тебе и речь. Все удивляются, как отец вообще пустил тебя домой. Ты же осквернен с ног до головы. Они говорят, что ты ешь свинину и смеешься над святыми книгами.
Я вдохнул, выдохнул и сжал в правой руке эспандер. В армии на прощание подарили. Замечательная вещь. Очень помогает, когда нельзя заорать, сломать что-нибудь, сорваться.
– То, что говорят в школе, я понял. А ты сама что думаешь?
– Я удивляюсь. Если ты не хочешь жить как мы, то что ты здесь делаешь?
– Я объясню. Вам всем нужна моя помощь, и поэтому я здесь. Я думаю, ты знаешь, что мама, Риша и Моше-Довид нездоровы. Я перестал быть хареди, но не перестал быть вашим братом. И твоим в том числе.
– Так от этого еще больнее, Шрага. Когда посторонний еврей сходит с пути
Блюда еврейского пасхального стола.
