взгляд, каким они смотрят на знаменитого врача, которому они больше не доверяют, так как им известно много случаев, когда он будто бы ставил неверные диагнозы: они утверждали, что этот парк детям вреден, что именно там они схватывают ангину, корь и постоянно простужаются. Некоторые подруги моей матери, по-прежнему посылавшей меня туда, хотя и не осуждали ее открыто за то, что она недостаточно заботится о моем здоровье, а все-таки выражали сожаление по поводу ее неосмотрительности.
Неврастеники – вопреки, быть может, общепринятому мнению – меньше других «прислушиваются к себе»; они слышат в себе столько такого, из-за чего, как они потом сами убеждаются, они тревожились понапрасну, и в конце концов перестают на что-либо обращать внимание. Их нервная система часто кричала им: «На помощь!» – как будто она тяжело заболевала, а это было просто-напросто к метели или же им предстоял переезд на новую квартиру, и они приучили себя не считаться с такого рода предостережениями, подобно солдату, который в пылу боя так слабо их различает, что потом, умирая, способен прожить несколько дней как вполне здоровый человек. Однажды утром, поборов в себе постоянные страхи, циркуляция которых так же не доходила до моего сознания, как и циркуляция крови, я весело вбежал в столовую, где уже сидели за столом мои родители, и, подумав, как всегда, что если мне холодно, то это еще не значит, что нужно согреться, – может быть, это, например, оттого что меня пробрали, – и что если не хочется есть, то это не значит, что не надо есть, а что это просто к дождю, – сел за стол, но только я съел кусочек вкусной котлеты, как почувствовал тошноту и головокружение – тревожный знак начинающегося заболевания, симптомы которого прикрыл, замедлил лед моего равнодушия, но которое упорно отказывалось от пищи, застревавшей у меня в горле. Тут я подумал, что меня не выпустят из дому, если заметят, что я болен, и это придало мне сил – так инстинкт самосохранения придает сил раненому, – и я дотащился до своей комнаты и, удостоверившись, что у меня сорок температуры, стал собираться на Елисейские поля. Радостная мысль, угнездившаяся в моем слабеющем, беззащитном теле, требовала несказанного наслаждения игры в догонялки с Жильбертой, она устремлялась к этому наслаждению, и час спустя, еле держась на ногах, но счастливый тем, что я с Жильбертой, я еще находил в себе силы наслаждаться.
Дома Франсуаза объявила, что мне «неможется», что меня «бросает то в жар, то в холод», а доктор, за которым сейчас же послали, заметил, что он «предпочитает жестокий, сильный» приступ лихорадки, которым у меня сопровождается воспаление легких и который представляет собой всего только вспышку, формам более «коварным» и «скрытым». Я с давних пор был подвержен удушьям, и наш врач, хотя бабушка этого не одобряла – ей уже казалось, что я умру от алкоголизма, – посоветовал мне, помимо кофеина, который он прописал, чтобы мне легче было дышать, пить, как только я почувствую приближение приступа, пиво, шампанское или коньяк. По его мнению, вызываемая алкоголем «эйфория» должна была предотвращать приступы. Я
