не слишком расстраивалась, давала людям время улучшить свое естество, главное, что уже начали пропаганду и воспитание детей в должном духе. Читая детские сочинения, она подзаряжалась их чистотой и энтузиазмом и возвращала себе улетучивающийся энтузиазм. Может быть, для этого она чаще других учителей давала свободные темы?
Осталось проверить еще три работы. Учительница встала, потянулась, заварила чай, помассировала уставшие глаза. Пристроилась у подоконника, съела пару конфет с чаем. Детская площадка во дворе была полна. Шум, гам, суета, но даже в громком плаче море позитива и сила жизни. Учительница вздохнула: хорошо!
Она вернулась за рабочий стол и открыла тетрадь Ореста. Проверять работы отличников – извечное удовольствие. Шесть полных страниц – молодец, объем выдержал; есть эпиграф, цитаты, красные строки, абзацы – все, что полагается для хорошей работы. Но название темы хлестнуло несуразностью: «Небесные одежды» Небесные одежды? Как это понимать? Скафандры для космонавтов? Учительница поморщилась: лирику не к месту она не любила. Мысленно поставила первую галочку замечаний: название не научное, неоправданно лирическое.
Однако, эпиграф заставил ее поморгать и был прочитан еще два раза:
«Чтобы достичь небосвода, за пыль твоих стоп ухвачусь.
До созвездий крутящихся как же еще я домчусь?»
Приятную усталость и удовлетворение трудоголика сняло как рукой. Учительница читала с нарастающей тревогой, впечатление от работы тяжелело по мере воспринятия мыслей автора. Ее мозг автоматически продолжал ставить зарубки замечаний: выбранная тема – не на злобу дня, рассуждения – какие-то философско-мистические, с чего они возникли в сознании десятиклассника? И почему советский старшеклассник вообще интересуется подобным и размышляет об этом? Она вызвала в памяти образ Ореста: всегда чисто и аккуратно одетый, собранный, серьезный, целеустремленный, позитивный юноша. Никогда не заподозришь в нем отвлеченных мыслей! Учительница полагала, что, как правило, представления людей всегда связаны с их переживаниями, редко, когда встречается широкий взгляд на сущее. Неужели он пишет о себе и прочувствовал все то, что излагает? Она посмотрела в окно, освежая восприятие, и снова вернулась к сочинению, но мысли ее по-прежнему метались, наскакивали одна на другую, мешая объективному пониманию работы.
Орест спорил с утверждением средневекового поэта Низами из «Сокровищницы тайн», что «Человеку прекрасных, небесных одежд не дано…» Это вместо привычных советскому школьнику мечтаний стать комсомольским вождем, трудится на благо народа и прочее в таком духе! Орест вообще не рассматривал произведение персидского поэта средневекового Востока с точки зрения критики существующего тогда строя, положения угнетенного народа или другой приемлемой для комсомольца позиции. Он размышлял о душе! О душе! И чуть ли не как поп! О возможности, получаемой
