а кому дано, не задумывается. Ему некогда, он ступени считает, – ждал, когда она опорожнит кулек, и приказывал: – А теперь ложись спать! – благословляя: – И пусть тебе приснится что-нибудь из жизни бедного народа!
А другие сны Маньке и не снились.
Никакие не снились. Без воды стало совсем худо. Новые зубы оказались чуть тверже прежних, но и они без живой воды искрошились за пару недель, ноги снова превратились в кровавое месиво, а от посоха руки каменели так, что к вечеру не могла поднять кружку с чаем. Ей уже казалось, что и живая вода ей приснилась.
– Почему у меня в голове нет твоих умных мыслей? – в который раз спрашивала она Дьявола с тоской, думая о смерти, как о чем-то неизбежном. Иногда ей казалось, что даже ее сердце превратилось в камень, объятое холодным мраком.
– Знала бы ты, как Дьявол исторгает мысли в ум нечисти, закололась бы от ужаса. Радуйся правильным рассуждениям, которые он терпеливо втолковывает день за днем, – в который раз отвечал Дьявол, говоря о себе в третьем лице. – Правда – это внутренне чувство справедливости. У тебя она своя, ты о теплом местечке под солнцем мечтаешь, у Помазанницы своя, чтобы Маньки место знали, а для меня правда – чтобы положенные награды находили героев. Нет у тебя заслуг, не за что тебя награждать. Смирись!
И Манька снова думала, почему Дьявол так говорит? Что плохого в том, чтобы жить хорошо? И как Благодетельнице удалось всем доказать, что она идеальная во всех отношениях?
И после этого он будет утверждать, что посылает в ум Помазанников какие-то ужасы?!
И однажды она так уверовала в несправедливую раздачу благой мыслительной материи, что решилась дать себе дьявольской головой. Чтобы не думали гонители, что не умеет стать, как они, а Дьявол бы убедился, что она не худший экземпляр представителя рода человеческого. Она не понимала, как он мог не привязаться к ней, ведь она была ближе прочих. Он был не один такой: люди, с которыми она делилась последним, помогала, чем могла, часто поступали также, по-дьявольски. Когда удача, наконец, приносила им почет и неисчислимое имущество, она начинала надеяться, что человек возьмет на себя заботу о ближних, среди которых числила себя, но человек вдруг избавлялся от ее общества правдами и неправдами, выбрасывая из своей жизни, как ненужную вещь.
Но Дьявол – не человек, он был Богом, ему ли жалеть умные мысли?
Да так она увлеклась своими рассуждениями, что смотреть под ноги времени не осталось.
«Я прибью эту тварь! Сыпну цианистый калий! – придумывала она способ избавиться от мучительницы. – Подсуну бледных поганок!.. Дождусь у ворот и…» – в голове ее рождались одна картина за другой: как нанимается во дворец прислугой, как пробирается на дворцовую кухню, как несет поднос с ядовитыми жареными грибами, или как караулит у ворот и подскакивает к экипажу, забрасывая карету бомбами, или хоронится в дворцовом саду, чтобы пустить стрелу, когда мучительница
