это. Скажу лишь одно – лица не служивших несли на себе печать невинности и экзистенциального оптимизма.
Еще раз отмечу, что все сказанное относится преимущественно к интеллигентным людям, к московским «домашним», «умным» мальчикам. Но ведь в армию берут всех, не разбираясь.
Русскую интеллигенцию всегда мучила проблема ее взаимоотношений с народом. До революции в этом отношении преобладало чувство вины перед народом и желание «отслужить» народу свою благополучную, сытую жизнь. Большевики помогли интеллигенции избавиться от этого чувства вины – организованный ими народ частью истребил, частью размазал русскую интеллигенцию. Те, кто выжил, «отслужили» свою вину в коммунальных квартирах, подвергаясь глумлению и насилию со стороны «Аннушек» и «Петровичей». Большевистский режим разрушил ту социальную стену, что существовала между интеллигенцией и народом до революции. Теперь речь идет не о вине, а о выживании интеллигента. Интеллигенту больше не удается навсегда отгородиться от народа жесткой стеной социальной стратификации. Государство время от времени насильственно водворяет его в гущу народной жизни, не заботясь о том, что станет с ним здесь.
Я полагаю, что судьба российского интеллигента отлична от судьбы интеллигента западного. Последний подобен Адаму до грехопадения. Он невинен и оптимистичен. Он родился и вырос в Эдеме. Российский же интеллигент живет над бездной – в любой момент он может быть низвергнут туда и пропущен по всем кругам ада.
Впрочем, западный человек тоже живет над бездной, только его пол настолько прочен и звуконепроницаем, что он не подозревает об этом. Но и он может сверзнуться туда, только вероятность этого значительно меньше. Если чему Россия и может научить Запад, то это не «соборности» и не особой духовности. Подобных вздорных идей полно и на Западе. Российская мысль может осмыслить свой опыт бездны и научить западного человека умению видеть ее и умению жить в ней, коль доведется. Для такого осмысления надо только отбросить весь хлам интеллигентских фантазий относительно человеческой жизни и назвать вещи своими именами.
Первое, что сделали военные, заполучив меня в рабство, так это обрили меня наголо. Это самая невиннейшая вещь, практикуемая здесь, но какой эффект! Однажды, прослужив уже пол года, мы наблюдали на плацу толпу «духов» (То есть: призывников. Значение этого слова может объяснить фраза «деда», обращенная ко мне-призывнику: «Ты, че, дух, опух? Ты не человек. Ты – дух бесплотный, и должен летать». «Летать» – значит непрерывно и стремительно работать на «дедов») Среди них возвышался огромный мужик свирепой наружности. Мы злорадно посмеивались над тем сержантом, что решится «дать ему в зубы». И что же? На следующий день «духов» обрили – вместо свирепого мужика по плацу маршировал испуганный, растерянный толстый малый, вполне годный для сержантских зуботычин.
Самое первое открытие, сделанное нами в армии – мы попали в рабство. Удивительно, еще вчера ты был свободным человеком,
