хер попробовала..
Софья Ильинична всхлипнула, плечи её затряслись, из-за плотно сжатых губ послышалось подобие истерического хихиканья. Фрол удивленно поднял брови:
– Ты что это, голуба, не умом тронулась? Что смешного я сказал?
– Носитесь вы все, в последние годы, со своим происхождением, как дурень со ступой, а куда деть его – не придумаете. Можешь хвастать перед своими – ты решил задачу эпохи! Нашел место для пролетарского происхождения! Оказывается, место ему у бабы в гузне. Самый раз. Сколько не ищи – лучше не придумаешь!
От такого святотатства у Фрола глаза полезли на лоб. Он побледнел даже. От неё, от сломленной и осторожной он ждал раскаяния, но никак не таких, хамских, не обдуманных, а тем более антисоветских заявлений. Между тем она уверено и твердо продолжала:
– Что вытаращился? Так с тобой другие не говорили? Место, конечно, ты подходящее подыскал своим пролетарским воззрениям, но ты и не пролетарий даже. Ты только по шкурным соображениям прикидываешься пролетарием. Далеко тебе до них! Мужлан ты неотесанный, деревенщина стоеросовая! В органы выбился тем, что из голодранцев деревенских. Небось, бегал раскулачивать помогал. И в бедняках ты оказался наверняка потому, что лодырь и неумеха! Пропил, небось, все, что в доме было, да на девок тратил на продажных и таких же непутевых.
Собравшийся было осадить зарвавшуюся бабу, он опешил. Обличая его, она как в святцы глядела. Действительно, он стеснялся того, что был из крестьян, а не из рабочих. Сущая правда, что их отец пропил, промотал все добро. Затем бросил их с матерью – живите, как знаете, а сам с сельской гулящей вдовой завербовался на Донбасс.
Работа отца на шахте давала Фролу право писать в анкетах – сын рабочего. Потом отец сошелся с донской казачкой, но через месяц его зарезали в пьяной драке. Фрол вытравливал из памяти свое деревенское прошлое, не любил родителей. Он так же, как и Иван, вначале тоже стеснялся своего невежества, но постепенно усвоил политические лозунги момента, любил к месту и не к месту употреблять модные городские слова. Благодаря природной бесцеремонности и наглости, почувствовал в органах себя уютно и уверенно. В кругу товарищей и подруг стал даже чваниться теми полномочиями, которыми его по службе наделила советская власть.
А она продолжала:
– Мой Иван – вот настоящий пролетарий! В семье рабочей родился и вырос. Сам в рабочих походил и до службы в Красной армии, и после. Но он своим происхождением не козырял, не использовал его как довод, насилуя женщин. Ты нарост, короста на теле народа нашего многострадального! Веками Российская империя славилась умными, сильными и честными. Люди у нас терпеливые, сердобольные, легко прощающие обиду благодаря широте души русской. А вы, горстка хамов, присвоили себе право распоряжаться их судьбами. Чей дьявольский план вы воплощаете, не знаю. Но ясно, что делами своими подлыми вытравливаете все лучше, что есть у народа
