добра?В своей маленькости и хрупкости,
перед временем грозным сильна,
защищала картины и рукописи,
прикрывая их телом, она.
Видно, было ей Богом положено
через взорванные мосты
душу эллинскую Волошина
к нам в душе своей донести.
И как будто гусляр или сказочник,
вновь он бродит над морем пешком
с белопенною гривой,
схваченной
новгородским простым ремешком.
Если видит порой приказчичье
равнодушье в лакейских умах,
головой Марь Степанна покачивает:
«Боже мой, что подумал бы Макс!»
И ничьи-то ей раны не чуждые,
и ни судеб чужих,
ни сторон.
Одаренные неравнодушием —
вот кто молодостью одарен.
Вот щебечут девчонки,
чуть вылупясь…
Я хочу, чтобы кто-то из них
так стоял
за российскую живопись,
за российскую совесть и стих!
Почему не боимся мы стадности,
молодечества без причин?
Почему мы боимся старости?
Почему мы боимся морщин?
«Застенчивые» парни
Есть новый вид «застенчивых» парней:
стесняются быть чуточку умней,
стесняются быть нежными в любви.
Что нежничать?
Легли, так уж легли.
Стесняются друзьям помочь в беде,
стесняются обнять родную мать.
Стараются, чтоб их никто, нигде
не смог на человечности поймать.
Стесняются заметить чью-то ложь,
как на рубашке у эпохи – вошь,
а если начинают сами лгать,
то от смущенья,
надо полагать.
Стесняются быть крошечным холмом,
не то чтобы вершиной:
«Век не тот…»
Стесняются не быть тупым хамлом,
не рассказать пошлейший анекдот.
Стесняются, чья совесть нечиста,
не быть Иудой,
не продать Христа,
стесняются быть сами на кресте —
неловко как-то там,
на высоте.
Стесняются карманы не набить,
стесняются мерзавцами не быть,
и с каждым днем становится страшней
среди таких «застенчивых» парней.
Из спектакля «Легенда о Тиле Уленшпигеле»
Музыка Андрея Петрова
Песня Тиля
Сеньора жестокость,
я вам не слуга.
Меня воспитали
леса и луга.
Все в мире рыданья —
рыданья мои.
Все в мире страданья —
страданья мои.
На
