как писать экспликацию. Они все это проходили, но там теория, а тут все по-настоящему, по-взрослому, не игра и не тренировка. Она слегка нервичала, старалась. Вадим казался ей взрослым, серьезным дядькой, особенно сейчас, когда на лето отпустил бороду, черную, курчавую, и волосы не стриг, они спадали ему на плечи крупными цыганскими кудрями. Этакий Будулай. Он, когда курс у них вел, не либеральничал, на зачете зверствовал. Ко многим экзаменам проще относились, чем к его зачету, сидели с пацанами в читалке, зубрили, что у кого записано в тетрадках, учебников он не признавал, говорил: «Что я вам давал, то и спрашивать буду».
Но тут, в экспедиции, он был совсем другим, приносил пряники, заваривал крепкий чай, рассказывал ей смешные истории и анекдоты. Она прямо кисла от смеха.
А как он двигался?! Вот он входит, сначала стучит, потом замирает в дверях, одной поднятой рукой опирается о косяк, слегка наискосок перечеркивая своим телом темный проем. Красивый, как в кино. Или курит, небрежно стряхивая пепел в банку из-под тушенки. Даже в том, как он держит сигарету, столько расслабленной грации. Рука его скользит над разложенными на столе планами, дымящийся окурок – между указательным и средним пальцами, мизинец упирается в ее ошибки: «Вот здесь ты напорола, Катюха».
Под конец второго ее «художнического» дня притащил откуда-то гитару и под чаек из граненых стаканов пел ей романсы. Голос у него оказался густой баритон, вкусный такой, и агафоновский «Изумруд», ее любимый, звучал так, что катино сердце полезло куда-то вверх, щекоча в горле и пощипывая в глазах.
На третий день он первый раз поцеловал ее.
Целоваться с ним было невыносимо. Невыносимо здорово. Он все делал так, как ей нравилось. Вернее, до этого она и не знала, как ей нравится. Она таяла в его руках, превращалась в мягкий воск, он мог слепить из нее все, что захочет. Она знала, поцелуями дело не ограничится, но это ее не смущало. У нее уже был секс один раз, давно, еще на первом курсе. Новый год, коллективная пьянка в общежитии, дискотека, она танцевала с однокурсником, потом они обжимались в коридоре, потом все было так, как должно было быть: торопливый секс в захламленной подсобке, прямо на полу, на каких-то плакатах. Быстро, больно, никакого удовольствия, никаких воспоминаний.
Сейчас все было по-другому.
Вадим был прекрасен. Старый топчан был прекрасен. Прекрасные лучи солнца падали на них, обнаженных. За окошком качались ветки с прекрасными недозрелыми яблоками, желтыми с прозеленью, как луна над озером.
Она смотрела в его глаза, видела там свое отражение, и знала: он ее любит.
Она была счастлива.
Три недели счастья.
В городе они встречались редко. Это было всегда днем. Он вел семинары у очередных третьекурсников первой парой, а потом ловил Катю в буфете и говорил: «Поехали». С факультета они всегда уходили по одному, он ждал ее на остановке автобуса. Вадим что-нибудь придумывал, чаще всего это были ключи от квартиры одного из его приятелей, иногда он приводил Катю к себе домой. У него была жена. И еще дочка.
