style="font-size:15px;"> На том и разошлись. Конечно, завучиха с биологичкой ещё пытались протестовать, но кто бы их слушал. Первыми ушли мы: мама, пожираемая злобными взглядами, и я.
В коридоре нас достиг окрик:
– Орешки!
Это Алик с родителями нас так называют. Тётя Света тут же подбежала, обняла маму и заговорила:
– Я так боялась, так боялась! Я сначала ничего не поняла, думала, они мальчиков из-за курения отчислить хотят, вот Антоше говорила, кто же из-за курения отчисляет? Ну выговор, ну в дневник, ну вызывать-то зачем? А тут они опять к тебе прицепились, но ты не переживай, ты совсем пропала, ну зачем? Звони, не бойся, проси о помощи, я же знаю, что трудно…
И тут мама расплакалась навзрыд, и я понял, что она всё-таки немножко пьяна.
Мы втроём неловко стояли в стороне. Я, сунув руки в карманы брюк, сказал Алику:
– Вот такое я зло.
Алик ухмыльнулся. Его папа, дядя Антон, тоже. Затем, спохватившись, сдвинул брови и погрозил пальцем:
– С тобой, Алексей, я ещё поговорю. И с тобой, Иван.
– Ладно, – нестройно ответили мы.
– Не ладно. Разладнялись. Я в ваши годы…
Но в этот раз дядя Антон только махнул рукой и не стал рассказывать легенды и мифы древней юности.
Мамы под ручку начали спускаться вниз, а мы последовали за ними. На остановке мы попрощались: Савичевы хотели пройтись пешком, а мама явно была не в состоянии гулять. Родители Алика предложили проехать с нами до дома, но мама отказалась.
– Олешек меня донесёт, если что-то случится, правда, Олешек? – спросила она меня, и я кивнул. Зная мамин характер, Савичевы были вынуждены отчалить, а мы погрузились в подъехавшую железную коробку с окнами и поехали домой.
В городе очередной раз произошёл отмыв денег. Так мама и сказала, когда услышала, что вместо нормального диктора теперь остановки объявляет записанный на кассету прямо поверх старой записи гугл-переводчик. Слова, обезображенные электронным акцентом, сливались в мутную кашу, и совсем невозможно было понять, какая остановка следующая. Я даже вслух пожалел туристов и гостей города.
– Слава богу, у нас их немного, – мрачно сказала мама. – Расстраивают они меня. И ты расстраиваешь. Кстати, на.
Она достала из сумочки сигареты и протянула их мне.
– Бери. Всё равно же купишь опять, если захочешь, взрослый парень. Хоть деньги сэкономим.
Я почувствовал, что краснею. Мне захотелось поблагодарить маму за то, что не устраивает глупых разборок, но вместо этого почему-то спросил:
– И давно он в тебя влюблён?
– Кто? Ваш директор? Да одновременно с твоим папой за мной ухаживали, знаешь. Но твой папа сердечнее был, добрее.
Мамино лицо опять помрачнело. Она разглядывала яркие киоски, голубей, сновавших на остановках, старые деревья и немногочисленных в это время прохожих,
