желанья-то молоденькие,да и ум —
не дедушка.
Ты соблазном не укачивай!
Я,
влюбляясь впопыхах,
во грехах моих удачливый,
но лопух в недогрехах.
И во снах,
другим невидные,
меня мучат не стихи, —
к сожалению, невинные
все мои недогрехи…
Роман с жизнью
Какие-то люди должны жить всегда.
Без стольких так пусто, без стольких – беда.
Мы – сироты в мире без мамы своей,
а мамы – как сироты мертвых детей.
И если детей отнимает война,
ничем не оправдываема она.
Как больно плечу тосковать без конца,
когда на плече нет ладони отца.
Кого упросить, чтобы кто-нибудь спас
друзей, умирающих ранее нас?
Нам друг закадычный, душевный, простой
не менее нужен, чем Пушкин, Толстой.
А если любимые наши больны,
их ранняя смерть не добрее войны.
Нет вовремя смерти, нет вовремя зла.
От зла никого еще смерть не спасла.
И пусть от несчастий своих на земле
никто не доверится пуле, петле.
Меня научили, а кто – не скажу,
ходить между змей, по огню, по ножу.
Мне в книгах бессмертных Матенадаран
открыл панацею от смерти и ран!
В песках, на Памире и в дебрях всех чащ
я буду всегда на помине легчайш.
Среди всех обманов любовь – не обман.
Нет выше романов, чем с жизнью роман!
Я, жить не умевший, вернусь весь в росе,
навек не умерший, моложе, чем все.
Ромашковый луг подмигнет мне молчком
из белых ресниц золотистым зрачком.
И зазелененные джинсы мои
не выдадут новую тайну любви.
И хоть бы одной уцелевшей строкой
сниму с вас печали легко, как рукой!
Обгон (il sorpasso)
Памяти моего друга – великого итальянского актера Витторио Гассмана, гениально сыгравшего роль пытающегося обогнать всех и вся и остававшегося одиноким бабником в фильме Дино Ризи «Обгон»
Преподавал я синема в Нью-Йорке,
а поскользнулся на арбузной корке.
Две пенсионных бабушки-студентки,
боясь, что их запишут в декадентки,
испуганно сбежали с кинокласса,
увидев итальянский фильм «Sоrpasso»,
где, мышцы выставляя полуголо,
по пляжам забавлялся «донайоло»
как воплощение «донайолизма»,
что в США страшней социализма.
А может быть, – пытаюсь догадаться —
им захотелось Гассману отдаться,
но поняли они, что слишком поздно.
Травмировало. Видимо, серьезно.
Они вбежали после этой выставки,
еще дрожа, на кафедру лингвистики
и за ущерб моральный возмещенья
потребовали в гневе возмущенья.
Но там, под маской скрыв лицо поэта,
был итальянец
