а?
Теперь главное. Берем две оставшиеся тыщи баксов. И – пополам, тебе и Спасу. Свечей. И в ящик «на украшение храма». Могу нищим, мне все равно. Хотя – Ты их рожи-то видел? Эти деньги, отче Никола, мне нужно дать не потому, что я их заслуживаю, а именно что наоборот. По Божески и Христа ради. Чтобы с этой минимальной суммой с меня хоть какой-то был толк в жизни.
Да, ты там – бабуле моей привет, я ее любил маленький. И прабабке, я ее не очень помню. Ее наверняка баба Клава с собой в рай притащила. Она ее везде таскала. Ну чего, аминь? Пока. Извини, если что яко не то сказал».
Надо сказать, что Санек не то, чтобы это уж прямо все так уж вот верил. Что Там тут же его услышат, что все бросят и займутся его делами.
Он даже не был конкретно уверен, что они, Спас и Никола, так уж вот прямо себе и – есть.
Очень может даже быть, что Их и нет. Но не верил Санек так процентов на 30–35 всего, ну – 37. А на 70, а когда настроения не было, в крайнем случае, на 65–63 – веровал. И что – есть. И что – услышат.
А там уж – как хотят.
Саньку стало полегче и потверже немножко. Но при этом все равно было —
– НЕКУДА.
И надо было с этим что-то делать.
В закутке у забора был укромный и зеленый этот закуток, прямо сказочная полянка, хоть Красную Шапочку выпускай. На груде каких-то старых облепленных известкой досок, – и доски эти на зеленой траве громоздились вполне по-деревенски, – сидел, подстелив газетку, поп. И писал что-то в тетрадке, а тетрадка лежала на кейсе, а кейс на коленках, окутанных черным подрясником.
Поп поднял на Санька огромные и сияющие, модные такие, очки. За линзищами глазки щурились и внимательно моргали, подпирал очки большой умный нос, жидкие усы улыбчато раздвигались. Такой стильный с высшим образованием соображающий был батюшка, мелковатый и добрый, как виолончелист.
«Надо же, настоящий прямо евангельный христианин, – подумал Санек. – Чисто теоретически интересно: если его – по щеке, не из хулиганства, а как эксперимент: хлоп! Что будет?».
Санек собрался с духом и спросил:
– Разрешите обратиться?
– Да-да, разумеется, – отвечал батюшка.
Это был уже второй Саньков божественный разговор со священником. Первый раз – в десять лет подтащила его баба Клавдия, упирающегося, – к попу. Отец Николай, такой седоволосатый, как валенок, дядька, говорил богопоучительное, астматически дыша копченой колбасой.
С попом при встрече положено целоваться в руку. Как старшему по званию. Это Санек, к сожалению, знал. Тыкался же носом он, десятилетний, в о. Николая колбасный кулак. Но этот очкастый, похоже, был Саньку – как бы не ровесник. «Одно дело пацану деда в руку целовать, – подумал Санек, – это еще ладно. Но дело-то какое: я – уже парень, и поп парень, чуть ли мне не ровесник. Парень парня – чмокс в ручку: неприятно же, а?»
Санек решил откосить от целования.
Если только совсем уж пристанет.
Конец ознакомительного фрагмента.
