человек, мы волнуемся за вас, и хотим вам помочь, – сказала низкая болеющая старуха, – Зиночка, давайте его без карточки отправим в 39-й кабинет.
– Идите в тридцать девятый, мужчина, – сказала регистраторша.
– На третьем этаже?
– Не знаю.
На четвертом этаже первым кабинетом был, как и положено, 41-й. На втором последним был – 24-й, наркология.
На третьем в конце коридора было очень мутное большое окно. За окном – железная крыша гаража, на ней лежали три покрышки и умывался черный кот.
Под окном была недавно крашеная батарея.
По одну сторону окна был 36-й, по другую – 35-й.
По два раза Санек стучался в оба кабинета. 36-й молчал, 35-й отвечал далеким, но крепким женским голосом:
– Нельзя.
Санек двинулся по пустынному коридору. 32-й, 31-й, 24-й, 19-й. Санек свернул за угол. Окна здесь не было, и стало совсем темно.
Вот – сидела во тьме какая-то смутная фигурка, скукоженая, на удивление маленькая.
– Я извиняюсь, – сказал, подойдя к ней, Санек, – а 39-й кабинет где, не скажете?
Оно, как оказалось, плакало. Всхлипывало и хлюпало бессловесно во тьме.
– Извиняюсь, – сказал немного похолодевший Санек и отошел. Так не любил он этого всего.
Больные запахи больницы веяли беспрепятственно тут. Узкий темный коридор, двери одинаковые. Стулья. Кажется, кто-то там, на стульях. Или что-то.
Впереди столпом ниспадал откуда-то из-под очень высокого потолка, сумеречный свет, и что-то сложное двигалось с металлическим аккуратным рокотом навстречу Саньку. Кто-то высокий что-то на чем-то вез.
В кресле на колесах.
Оно приблизилось. В серой колонне света высветилось кресло, и в нем – огромная и вся такая больная белая выпученная голова: веселый такой, потайной и глубокий, как дуло, черный глаз; белый нос как нож; и застывшая потрясенная улыбка. Голова прочно сидела на чем-то вроде большой тыквы, затянутой в пижаму. Санек отступил.
А на первом этаже тоже никого не было. Ни регистраторши. Ни даже приниженной бабки.
«Успею еще», – подумал Санек. И с облегчением вышел на солнечную улицу.
Парк трамвайный, короткий тихий переулок. Потом – троллейбусный парк, а за ним, Санек знал – церковь. Не одна из новеньких, а старая, она была всегда, когда новых еще не строили. Еще когда Санек был в детском саду, туда его приводила изредка увалистая его, жарко и потно, как детсадовская кухня, пахнущая, ныне покойная бабушка, одной рукой ловко удерживая мелкого Санька, и в тоже время двумя поддерживая трясущуюся добрую хворую Санькову прабабушку, свою мать.
«Кстати, – подумал Санек. – А чего? Вполне. И ничего такого».
А что делать. Если НЕКУДА человеку.
К храму Божьему Санек шагал спокойно, даже не стал креститься в воротах.
Тыканье щепоткой в лоб-живот-плечо ему как-то не нравилось.
В детстве не все приятно, но хотя бы все ясно: малолетнее дело – слушаться.
