блин. Не узнаешь?
– Смутно. Прости. И?
Да нет, это точно был Леха. Потому что он очень был похож на филина. Но Саньку ясно помнился такой шалый, как бы голодный, тощий филин, который как-то снизу пучил круглые глаза. А сейчас перед ним был крупный такой, почтенный филин. И смотрел он с несомненной высоты.
– Я Суздальцев, Саша. А ты – Леша, Филимонов. Ты из Сибири приехал. В прошлом августе на даче, у Санька – чего, не помнишь? Ты ж там жег, как салют на день Победы. Я оттуда – к тебе, сюда, и у тебя жил, вот тут, пять суток. Три дня прогула, чуть не вылетел тогда из магазина. Весело было. Просто не форме я, блин, сегодня, и меня не узнать, наверно. Перекосило. Такая ситуация: все сразу. Точнее, сразу – ничего.
– Я Филимонов, правильно, Алексей Романович. Уроженец города Омска. Саша Суздальцев – знакомое сочетание. И лицо отчасти знакомое. Кажется. Дачи и салюта не помню. Определенно могу утверждать вот что: в этой квартире после смерти бабушки моей в 2002 году точно никто никогда не жил. Не имею привычки гостеприимства.
– Лех, я про долг помню, честно, – усиленно попросил Санек.
Алексей стоял незыблемо. Но вот бронированная дверь уже явно колебалась: не захлопнуться ли мне попросту?
– Верну я. Как наладится. Просто вот сегодня, пойми, сейчас – такое дело: жизнь и смерть. Слушай, по-братски: еще хоть двести, а? И телефоны. У тебя должны быть. Номера. Санька, потом – Санька еще. И Лехи. И Вовика. Хоть на ночь-две тело кинуть. И позвоню от тебя, ладно? И бутербродик там. Полсуток не жрал. Говорю ж: ни мобилки, ни денег. И вообще – НЕКУДА.
– Попробую прояснить ситуацию немного. – Сообщил Алексей. – Сейчас у нас – десять часов сорок три минуты. Следовательно, у меня осталось пять часов двадцать шесть минут, чтобы поспать. Это мало. Поскольку я очень люблю, извини, поспать. Я работаю. По ночам. В органах Министерства Внутренних Дел.
– Это в смысле? – естественно, очень удивился Санек. – Ты же кладовщик на продбазе.
– А знаешь, старик, странно то, что я действительно работал, было время, именно кладовщиком и именно на продовольственной базе. Все, что ты говоришь – это печально, – внушительно, как на похоронах, отвечал Алексей Филимонов, – но беда в данном случае в том, что работа в органах охраны правопорядка не способствует развитию элементарной человечности. Человек из органов невольно начинает получать, прошу прощения, какое-то нехорошее удовольствие от возможности проявить эгоизм и даже бездушие. Хорошим человеком быть очень хочется, но не получается. Видимо, нет достаточной целеустремленности. Про это все – с удовольствием, но в другой раз, старик, ладно?
Санек снова оказался на отчужденной улице.
Он съел у ларька довольно большой пирожок с мясом.
Осталось 64 рубля.
Но жить стало проще.
Санек присел на обшарпанную, но со спинкой, даже с какими-то старушечьими подстилками, лавочку у подъезда Лехиной хрущевки.
Была это настолько домашняя, слишком уж какая-то по летнему расхристанная хрущевка – с трусами и лифчиками на веревках, с кухонными
