собственной рукописи отлучился! Мысль, что я должен ждать, причем не за дверью, а рядом с ним, у «очка», со всеми вытекающими и вылезающими последствиями, сперва не нравилась мне… но теперь уже нравится! Теперь зато мне с улицы в окошечко лезть – перед тем, как упасть, он еще и закрылся.
– До щеколды не дотягиваюсь! – зло сипел он оттуда. Интересно – он до или после упал? Вот он, теперешний круг моих интересов! – горько думал я, пока лез. Интерес удалось удовлетворить: после. Наверное, это хорошо. И после некоторых процедур – обратная дорога… Меньше часа на всё ушло – о чем говорить? Одно удовольствие!
– …За стол! – прошептал он, когда я дотащил его обратно.
– Слушаюсь! – прохрипел я.
Опустил эту тяжесть, стул завихлял ножками. Но устоял! В отличие от меня: я-то как раз рухнул… Темнеет, кажись… или это в глазах у меня? В июне дни длинные. Так что – не расслабляйся.
– Лампу… мне принеси.
Уверен, что мир создан под него! Точнее – под те задачи, что он ставит перед собой… но последнее время – больше передо мной. Где я отыщу теперь его лампу? С помойки принес ее – надеюсь, она опять там, плотники выкинули ее вместе со всем хламом – с собой, надеюсь, не увезли? Побрел на помойку… Археолог! В том виде, как оставил лампу отец, вряд ли она сохранилась. Долго он ее усовершенствовал. Лист прицеплял на тарелку – абажур, чтобы лампочка глаза не слепила, вверх-вниз его сдвигал, стремясь к совершенству. На свой макар переделывал всё – до тех пор не успокаивался. Но теперь-то уже всё не переделаешь – силы уже не те… Но он, видать, решил не признавать поражений. А за то, чтобы их не было, – отвечаю я!
А вот и лампа! Великолепно себе лежит, среди прочих творений разума, и даже лист, что удивительно, свисает с нее. Хотя были тут, рассказывают, дожди и снега… Крепко сработано! Его стиль. Лишь отряхнул ее чуть-чуть – и как новенькая! Скромней скажем: такая, как была. Принес, гордо поставил перед ним. Воткнул, щелкнул – и даже лампочка зажглась! Чудо! Не только лишь зимостойкие сорта выводит он, но и лампы!
– …Не она, – мельком глянув, прохрипел, и снова устремил взгляд в свои бумаги.
Что он, издевается? Хочет сказать, что на помойке огромный выбор ламп, а я умышленно приволок ему не ту?
– …Та… отец.
Что-то, видать, в моем тоне почувствовал он: повернулся вдруг ко мне, улыбнулся. Огромной своей ручищей за локоть взял.
– …Турок ты, а не казак! – проговорил насмешливо. В нашем суровом семействе это как ласка идет!
– На помойке нашел! – зачем-то сообщил я, как бы намекая на награду, разумеется, чисто платоническую. Это уже, по нашим понятиям, перебор, моральная распущенность, перехлест эмоций. Такое не принято у нас.
– Значит, помойку не убирают! – сварливо произнес он. И, схватив вдруг лист, прицепленный к абажуру, безжалостно оторвал его, поднес вплотную у глазам и отчаянно сморщился. Что означает у него крайнюю степень сосредоточения.
– …кто эту чушь написал? – он сунул лист мне под
