столкнулся Юрка с райкомовским инструктором. Тем самым. Приехал он проверить молодёжные бригады. Заодно и в школу: как тут живёт комсомольская организация, как оформлена наглядная агитация, как тут слава отцов, стенды, альбомы.
А ночью, шагая от Никитича, наткнулся на райкомовский «уазик» у мусиюкских ворот.
Гостиницы в Кандиевке не было, приезжие всегда ночевали у кого-то. Но сейчас очень плохо от этого стало Юрке.
Затянулась у инструктора проверка. В райком из сельсовета звонил, командировку продлевал.
И Юрка не уезжает. Спит мало, похудел, одни глаза на лице. Молчит. Днём бабке в огородике поможет, вечером у Никитича посидит, ночью «уазик» проведает.
Через два дня – пропал «уазик». Уехал.
Для Юрки – как две недели тянулось. Вздохнул.
А когда с огорода пришёл к рукомойнику сполоснуться – над ветхой калиткой Сашкина голова:
– Юрий Витальевич… Здравствуйте. Подойдите…
И – негромко и быстро:
– Совсем как темно будет… Галя к модистке пойдёт… Домой потом будет идти… И там, где топóли, не доходя ставка… Знаете, ну?
– Подожди!..
Но Сашка уже шагал по улице дальше, не оборачиваясь.
Модистка – одинокая вдова, вся какая-то жилисто-плоская, – шила лучше, чем в ателье. Клубничники ей привозили журналы и делали по ним заказы, и из других даже сёл приезжали к ней иногда. Жила на краю, неудобно, – но для Юрки сейчас в этом было счастье.
Вышел по светлому, пошёл для маскировки сначала на ставок, вроде как искупаться. Но не решился: взрослых не было, плескалась малышня. Ушёл ещё дальше, дождался сумерек, потом завернул – и с другой стороны, не от села, пришёл к тополям.
Кто и когда их сажал?.. Неравномерно стояли и густо, и между ними заросли лоха…. А главное – для свиданий у молодёжи было другое место, над ставком за занавесом ив.
Луна, поначалу пугающе гигантская, поднявшись, сделалась меньше и засияла. Тени стали чернотой, и при этом в них безостановочно происходило что-то; а то, на что падал свет, застыло.
Галя возникла вдруг. Он увидел её рядом, стоящей под тополем.
Он хотел сказать ей какие-то слова, но не знал, какие. Потом он обнаружил, что не может говорить.
И она молчала.
Он двинулся к ней.
Хотел поцеловать – и она хотела его поцеловать, – но почему-то не вышло, их лица прошли мимо друг друга. Вместо этого они обнялись; и он задрожал, ощутив, как она всё крепче и откровенней прижимает его к себе.
Внезапно-невыносимо-громко – он услышал её прерывающееся дыханье.
Это что-то изменило в происходящем. Они разнялись. Он отступил на шаг – а затем, не веря себе, взялся за края её платья и потянул вверх. И вверх, и вверх; и она вскинула руки и двумя движеньями плеч помогла ему.
Он хотел её видеть, он отступил ещё.
Полуосвещённая луной, она стояла перед ним без платья и не отрываясь смотрела на него. Под чёлкой темнели огромные её глаза, и белели её трусы, и аромат её тела наполнил ночь.
Его
