и сделал вид, что ему безразлично. И тут же краем глаза поймал ее живой хитрый взгляд.
Сейчас она казалась инопланетной: тонкая, с длинной шеей и длинными ногами. Он замер, не зная, что еще сказать. Слишком много событий, слишком много мыслей. Ему не хватало Ани.
– Вы тоскуете по нему?
Ее голос вывел Павла из размышлений. Он попытался взбодрить свой рассудок, чтобы вспомнить, о чем она спросила.
– Ты про кого?
– Про вашего сына. Вы тоже отправили… Его… Куда…
То она строила целые предложения, то вдруг начинала запинаться, подобно маленькому ребенку.
– Он вырос и сам ушел, Алиса. Так и происходит у людей. Не так, как…
Майор не знал, как нужно сейчас вести себя, что говорить. Любое слово могло разрушить хрупкий мир такого слабого доверия. Для него она была ребенком-маугли. Маугли, умеющим, однако, читать. Девочка смотрела прямо ему в глаза, пытаясь прочитать там ложь.
– Это неправда… – прошептала она.
– Тот человек, которого ты называешь «папой», – плохой человек. Он забрал тебя у настоящих родителей. Забрал у тебя детство.
Алиса вдруг резко накрыла уши руками и зажмурилась. Сейчас она выглядела, как обычный обиженный ребенок. На запястьях всё еще краснели полосы. Что-то подсказывало Павлу, что ему стоит сидеть там, где он сидит, и не вставать с места.
– Нет! Это вы все плохие! Вы!
– Открой глазки, Алиса, – он говорил спокойным голосом вожака, начальника. – Открой.
И она открыла. Ее руки опустились, словно она была коброй, загипнотизированной дудочкой. На глазах проступили слезы. Впервые за всё время он увидел ее слезы.
– Посмотри на свои руки. Да-да, посмотри.
Она покорно посмотрела на ладони, затем перевернула их тыльной стороной, затем снова повернула.
– На запястья смотри.
Она посмотрела. Увидев кровоподтеки, она словно испытала стыд, бледные щеки зарделись, осанка съежилась. Это хорошо, значит, она понимала, что так не должно быть.
– Хорошие люди так не делают. Хорошие родители не связывают своих детей шнурками. Я никогда не делал больно своему сыну…
Он лгал. Но он умел лгать, не моргая. Это была основа его работы. Конечно, он делал больно своему сыну. Но всегда считал, что это всего лишь ответ на боль, которую тот причинял отцу.
– И уж тем более, не надевают пакет на голову. Не раздевают догола и не выбрасывают, Алиса.
При звуке своего имени девочка как будто успокаивалась. Оно звучало, как мантра. Весь смысл, который Павел только что облек в слова, не имел никакого значения. Рассуждать, что такое «плохо» и «хорошо», перед человеком, который большую часть жизни провел в заточении (где-то на чердаке или в подвале?), – пустая трата времени. Разве зверь, родившийся в зоопарке, может радоваться свободе? Или свобода у него в крови?
– Почему? – спросила она.
Снова этот странный вопрос. Как он мог объяснить, почему?
– Потому что нельзя делать людям больно, –
