монолог-размышление от первого лица для новой книги, – похвалил Беркут.
– Диссоциативное расстройство идентичности, а проще говоря, раздвоение личности – так, по-моему, это называется в психиатрии, – с серьёзным лицом съязвила Вика.
– Вечно ты, дочка, надо мной насмешничаешь! – добродушно проворчал старик.
Беркут смотрел на эти старческие узловатые, в коричневых пигментных пятнах кисти родственника. Эти длинные крючковатые пальцы никогда не знали иной работы, кроме как стучать по клавишам печатной машинки. Причём руку в литературе «профессиональный стукач» начал набивать по другому ведомству. Во времена НЭПа их обладатель очень дальновидно сумел прислониться к власти, после чего пылкому юноше на всю оставшуюся жизнь было обеспечено место под солнцем, так что биться за него ему не пришлось. До того, как начать выстукивать на своём «Ундервуде» повести и романы, эти ловкие трепетные пальцы набивали сперва доносы, а потом протоколы допросов, когда их обладатель стал внештатным сотрудником, а потом и поступил на службу в органы госбезопасности.
Ведь в большую литературу отец Вики перешёл из ГПУ. Впрочем, ещё неизвестно, состоялся бы он в качестве писателя, если бы не огромная удача. Его, – тогда ещё никому неизвестного, лишь подающего робкие надежды сочинителя, – буквально за руку привёл в мир большой литературы один очень крупный литературный деятель той поры, близкий к самому Горькому и к наркому просвещения Луначарскому, а также к Троцкому и главному редактору «Известий» Бухарину, что могло со временем крайне печально отразиться на дальнейшей судьбе его юного протеже. Но когда в 1937 учителя и покровителя арестовали, Донцов (понимая, чем ему грозит их знакомство) тут же сам вызвался в качестве репортёра освещать процесс. Сидя в ложе для прессы Колонного Дома Союзов, «трепетный молодой человек с нежной душой» сталкивался взглядом с бывшим покровителем, которого ещё недавно называл отцом в литературе, добрым гением, и величал в своих публикациях не иначе, как «Золотым пером Советской литературы». Тот усмехался ему разбитым ртом, шевелил отбитым на допросах телом и демонстрировал свои длинные пальцы пианиста (до ареста его игрой восхищался сам Рихтер). Теперь эти пальцы опухли, расплющенные следователем в дверном проёме. Учитель даже призывно помахал молодому коллеге рукой и слегка похлопал по спинке скамьи. Звал к себе, присесть рядом по старой дружбе. Донцов тогда похолодел. И с ужасом думал, заметил ли кто-нибудь их «разговор». Уж он то знал повадки своих недавних коллег из ГПУ. Поэтому он очень старался в своих статьях заклеймить покровителя, чтобы никто не на миллиметр не усомнился в нём: «Этот омерзительнейший из людей, падаль человеческая <…> Лицемерный подлый наймит буржуазных разведок <…> Не пройдёт у него жалкая попытка изобразить из себя заблудшее в теоретических ошибках создание. Не удастся ему отделить себя от банды своих соучастников. Не удастся
