поглубже свежий прозрачный воздух…
Плещет, плещет…
Медленно, медленно, невыносимо долго сквозь бесцветное марево начинают проступать знакомые лица, сквозь проклятый плеск доносятся голоса…
– …слышишь, Тидид?
Надо бы удивиться, почему они не заметили, ведь мы знакомы с детства, все знают, что Диомед Дурная Собака безумен, что его надо скрутить, сжать горло боевым захватом… Но я не удивляюсь. Не заметили. И я не вынырнул. Река плещет совсем рядом, только плеск стал чуть потише, я могу думать, могу даже говорить…
Усталой чайкой мелькнула мыслишка – маленькая, страшненькая. А если это…
…НАВСЕГДА?
Мелькнула – не испугала. И я вновь почему-то не удивился.
…Ферсандр плакал. Маленький, смешной в своем огромном, не по росту, заляпанном грязью панцире, в съехавшем на ухо гривастом шлеме. Слезы текли, он вытирал их рукой – тоже грязной, в крови. Еще один Ферсандр лежал на земле – мертвый. Труп. Как и сотни других на этом страшном поле…
Нет, не так. Это было раньше, под Фивами, когда мы встретились с моим двоюродным братом у Пройтидских ворот, над трупом басилея Лаодаманта.
Сейчас по-другому. Маленький Ферсандр не плакал, он улыбался последней улыбкой, застывшей на посиневших губах. И не он – я стоял на коленях возле трупа, но тоже не плакал и снова не понимал, почему…
«Я не хотел, Тидид! Я не хотел! Не хотел, чтобы так! Не хотел!..»
И я не хотел этого, брат мой, храбрый Ферсандр Полиникид, первый из нас, эпигонов, прошедший свой путь до конца.
Я любил тебя, брат!
Хайре!
Проклятая река не отпускала, плеск то становился тише, то вновь захлестывал прибойной волной.
Плещет, плещет…
Но мне было уже все равно. Я исчез, растворился в светлых волнах безумия, и уже не я, а кто-то другой отдавал приказы, выслушивал соболезнования, морщился, когда докладывали о потерях, распоряжался о погребальных кострах, готовился к штурму проклятого Пергама, дурацкой кучи валунов на холме, забравшей у меня друга и брата…
Всего однажды дрогнул я-прежний, дернулся ламией в глиняном ларнаке, когда какой-то дурак-пустомеля в помятом шлеме ляпнул, будто убит Протесилай, родич филакского басилея. Жаль, не успел вырвать ему язык, мерзавцу. Жив оказался Чужедушец, ранили только – бок копьем пропороли.
И хвала богам! И снова вместо меня-прежнего – кто-то другой.
А может, и не так – или не совсем так. Не «кто-то» – сам я стал иным. Река, страшная река осталась позади, я все-таки вынырнул, вцепился руками в осклизлый берег, выполз, ткнулся лицом в мокрый, остро пахнущий ил… Вынырнул, выбрался. Но уже не я.
Не я…
– За что? За что? Мы же союзники! Союзники!..
На невысокой приземистой стене, увенчанной полуобвалившимися зубцами, здоровенный детина в шитой золотом накидке. На голове – шлем с тремя гребнями, на левой ноге – окровавленная повязка.
– За что?
