юниор вместе со своей постоянной партнершей, а в семнадцать лет перешел во взрослую категорию. К двадцати годам он уже многих загнал в угол. Насколько мне было известно, в следующие десять лет вроде бы ничего не изменилось.
К тому времени мы с его сестрой дружили уже несколько лет. Я уже больше пяти раз ночевала у нее дома. Она уже больше пяти раз ночевала у меня дома. Иван был просто членом ее семьи, которого я видела на ее днях рождения и от случая к случаю у нее дома, когда он заходил навестить ее. На самом деле до того момента он никогда ничего не говорил, обращаясь прямо ко мне, разве что с неохотой смотрел на меня, чтобы не разочаровать родителей, которые полагали, что у их сына хорошие манеры.
Итак, в тот день, много лет тому назад, он выехал на лед, когда я разминалась на полу, и я не сумела скрыть своего отвращения и даже не дала себе труда попытаться это сделать. То, что было на нем надето, было похоже на рекламу бананов. Оборки, желтые, красные, зеленые, где-то среди них был даже приколот цветок, и эти отвратительные желтые брюки, в которых его ноги выглядели как настоящие бананы на его тогда еще юном теле.
Костюм был ужасен. Совершенно ужасен. На мне было надето трико, сшитое моей сестрой, которое было… экспериментальным, но мне не хотелось оскорблять ее чувства, поэтому я, как бы то ни было, все-таки надевала его.
Но то, что носила я, было ерундой по сравнению с той хренью, которая была надета на нем в тот день.
Затем Иван начал кататься со своей партнершей, какой-то девушкой, с которой до этого момента он катался несколько лет, но вскоре после этого случая они расстались. Бетани как-то там еще. Впрочем, что бы ни было на ней надето, это в любом случае было несравнимо с его скверным костюмом. Я смотрела урывками их программу, когда не была занята, я слышала музыку, которая, конечно же, сопровождала ее. Но до этого момента я не видела костюмов. Это было то же самое, что смотреть, как кто-то танцует брейк-данс под музыку Моцарта. Это было бессмысленно. И в моем представлении тот кошмарный костюм, который был на нем надет, отвлекал внимание от исполняемого им и его партнершей фрагмента, который точно был не похож на танец мамбо.
Грех за то, что я открыла в тот день рот, я возложила на это. Я думала, что он оказывает медвежью услугу своей программе. То есть мне казалось, что я делаю ему одолжение, произнося что-то в его адрес.
Я точно знаю, что не думала о том, что я делаю, до того, как подошла к нему, когда он покидал лед после тренировки, защелкивая чехлы на лезвиях коньков под своими черными ботинками. И в тот момент я сказала мальчику-мужчине, который до этого не сказал мне ни единого слова:
– Тебе правда следовало бы сменить костюм.
Он даже не моргнул, когда повернул голову и, посмотрев на меня, спросил, произнеся лишь одно-единственное вежливое слово, которое вечно адресовал и будет адресовать мне:
– Извини?
Может быть, я могла бы обвинить маму или даже своих братьев и сестер за то, что они недостаточно давили на меня, чтобы я помалкивала, оставляя свое мнение при себе. Потому что из всех слов, которые
