главным в фигурном катании: все зависело от мышечной памяти, и единственным способом заставить свое тело все запомнить было повторить это тысячи раз. Не сотни. Тысячи. Потом, когда ты сделала это, ты должна добиться того, чтобы все выглядело непринужденно, а ведь это совсем не так. И этот тройной лутц я отрабатывала в два раз дольше, чем любой другой прыжок, потому что была настроена сделать его запоминающимся, и я сделала это. В удачный день я была способна выполнить приличный тройной аксель[10], а на поверку приземлялась на четвереньки, когда за каким-то чертом предпринимала такую попытку. Но на 3Л, как мы называли тройной лутц, я концентрировала всю свою энергию в те дни, когда каталась одна. Это был восхитительный прыжок, который невозможно было отнять у меня. Или, как мне казалось, выполнить так же хорошо.
Хотя я понимала, что глупо сокращать свое время, которое было уже оплачено, я решила действовать на свое усмотрение и еще раз поговорить с ними. Мне не хотелось опоздать на работу, не сделав этого.
Работа. Черт.
Мне нужно было снова поговорить с давним другом мамы о своем графике. Не то чтобы это было проблемой, но мне было противно кидать его после того, как я несколько месяцев тому назад связала себя обязательством работать больше времени. Он бы понял и даже очень обрадовался бы, но я все равно чувствовала себя треплом. Кроме того, мне потребуются деньги. Мне нужно было подумать об этом. Больше денег и меньше работы. Это будет не так легко.
С сердцем, еще трепыхающимся после серии прыжков, сделанных во время тренировки до 3Л, я поехала к выходу с катка мимо других фигуристов, которые были на льду, но глядя себе под ноги чаще, чем обычно. Только доехав до проема, я подняла глаза и увидела Галину, склонившуюся над бортиком примерно в метре от меня, она сосредоточенно сверлила меня взглядом.
Я кивнула ей, опустив подбородок.
Через мгновение она кивнула мне в ответ с таким странным выражением лица, которого, насколько я помнила, мне не доводилось видеть никогда прежде. Она выглядела очень задумчивой. Может быть, даже грустной.
Хм.
Надев чехлы на коньки, я взяла бутылку с водой, спрашивая себя, уверена ли я – правда-правда, уверена ли я – в том, что это то, чего я хочу. Хочу ли я вернуться в этот мир с партнером, который, вероятнее всего, не приемлет ошибок так же, как и я. С партнером, с которым я не могла разговаривать без пререканий. Вернуться в мир, где все обсуждают любую мелочь, касающуюся меня. В мир без всяких гарантий. Мне придется пахать больше, чем когда-либо, прежде чем отработать один сезон. Готова ли я к этому?
Я была чертовски уверена.
Мама была права. Нет ничего хуже сожаления. И если бы я не воспользовалась этим шансом – даже если бы мне пришлось вытянуть из себя все жилы, – я бы определенно сожалела больше, чем если бы я получила его и осталась ни с чем.
К тому же никогда прежде я не была такой маленькой брюзгой, как сейчас. Десять лет назад я даже не раздумывала
