не готовилась, просто пришла.
Мне выдают зеленую форму горничной: мешковидное платье на размер больше и передник с двумя вместительными карманами. В раздевалке толпятся двадцать женщин разного возраста. Я самая молодая и хилая. Показывают, где брать тележку, выписывают шесть номеров – на все пять часов. Крепкий кофе в столовой и скоро обед. Мастер-класс от грузной латиноамериканки и вперед. Гостиничный номер примерно тридцать квадратных метров, чаевые и прочие остатки того, чем можно поживиться, уже забрали старшие по званию. Сначала постельное белье – им потом можно мыть ванную. Простынь и наволочки легко поддаются смене, а покрывало не поднять. Трачу на него четверть часа. Пылесосить легко. На кафеле в туалете не должно виднеться разводов – это труднее. Я в поту и уже устала. Обед. После него еще пять комнат, другие девушки уже убрали по четырнадцать. Во втором номере не смыто. Это моя работа, но меня рвет. Кровать в свежей моче. Иду вниз, выяснить, как быть с матрасом. Говорят переходить в другую комнату. Здесь пепельница. Включаю телевизор, закуриваю. И так становится жалко себя, так все внутри сжимается от отвращения к жизни. Смотрю на окно, прыгнуть бы вниз, а оно не открывается. Номер готов. В коридоре встречает напомаженный мужчина и манит к себе знаком Свободы и Независимости с цифрой пятьдесят. Как думаешь, соглашаюсь? Я независима, я в жопе.
Несколько месяцев в отеле каждый, кто хотел меня поиметь, платил по полсотни баксов, а я твердила: «Я буду жить, буду жить!». Дома рыдала в подушку, вымывала из вагины дрянь, которая все сильнее и сильнее из меня лилась и воняла, но я жила. Однажды моя начальница меня застукала и с позором выгнала. Заработанное потратила уже в другой стране на лечение сразу от четырех болезней, одна из них – нервное истощение».
Выпил еще. В сумке отравленной грудной клетки – хаос, бедлам: мятые, рваные, испачканные плевками и жидким навозом чувства. Копнуть сверху – изрезанное неудачами прошлое. Следующий пук хлама обязательно прокричит о предательстве и злом умысле. За ними обжорство гнилыми правилами. Дальше? Интересно, что бы мог значить бывший тетрадный лист, скомканный и изуродованный чернилами, давно расплывающимися подо льдом слез? Ах, да… Попытки несуществующей дружбы. Была. Объятая пламенем жажды общения затмевала на время глаза, расслабляла рассудок, внезапно оказывалась несовершенной, плодила подвох и бесчестие; руки в свободном полете облепляли истину, душили и, как из тюбика, выдавливали предательство. Себя. Его. Нас вместе и того, что нам жизненно важно. И уже не спасти. Не переплавить обрывки в искусство, светлое, ценное и заветное.
И последнее. Старательно спрятанное и, пожалуй, опасное, острое упущение. Моя любовь. Классически непостоянная, взрывная и скользкая. Тьфу на нее! Не одобряю всечеловеческой слабости: погрязнуть в ком-то! Заплатить пухлому белому ворону, а у дятла с рогами и копытцами принять тот товар. За блестящим пунктиром праздничного банта – треск, крапива и нож. Распорядись
