неделе семья должна была двинуться дальше. А он? Он сидел безвылазно в Москве и топил горе в работе.
Тихий стук прервал размышления.
– Входи, я не сплю!
Хуго казался смущенным, спросил чуть ли не застенчиво:
– Ты очень устал?
– А что?
– Можно, я немного поиграю на рояле?
– Валяй.
Высокая сутулая, напоминающая тестя фигура исчезла, и скоро из-за стены послышались звуки фортепиано. Алекс отложил книгу, которую он так и не начал читать, и прислушался. Хуго играл хорошо, не хуже Марты, а, может, и лучше, время от времени он, правда, брал не ту ноту, но чем дальше, тем увереннее становился, наверно, давно не имел случая помузицировать, кто знает, что за жизнью он в Европе жил, путешествия путешествиями, но голодному человеку ни один город не в радость. А вот он, Алекс, тьфу-тьфу, сыт, но играть на рояле не умеет и никогда уже этому не научится – поздно! Да, все, что мы в этом мире можем повернуть к лучшему, делается для наших детей, только они могут получить то, чего нас самих лотерея судьбы лишила; так что, кто знает, может, Хуго и прав, мечтая о времени, когда удастся дать образование каждому, даже самому последнему голодранцу…
Опять стучат колеса, опять трясется вагон – Марта, ты стала чуть ли не перелетной птицей, только направление у тебя другое, весной летишь на юг, а осенью – на север. И тащишь на спине детенышей, которые сами еще летать не умеют, человеческие птенцы ведь растут медленно; все же немного пользы от них уже есть, Герман и София на стоянках ходят покупать лимонад и баранки, правда, ты всегда волнуешься, не опоздают ли они на поезд, Герман ведь прихрамывает – но, к счастью, оба они точные и осторожные. Вот от Эрвина нет никакого толку – но и вреда, сидит тихо у окна и смотрит наружу, а когда поезд останавливается на станции, хватается за книгу – во время езды мама читать не позволяет, можно испортить глаза. Ему всего лишь семь, но сколько он уже прочел! Главная непоседа – Виктория, все время в движении, бегает туда-сюда, заговаривает с незнакомой женщиной, задает вопросы, хочет того-другого, даже на коленях удержать ее трудно; но главное горе – Лидия, болезненная, вечно печальная, плаксивая. Трудно так, с пятью детьми, но без было бы еще труднее – дети требуют внимания, это хорошо, некогда думать. Всегда ты, Марта, хотела быть наедине с собой, а больше не хочешь. Мир мерзок, люди подлецы. И твой муж – подлец, такой же, как все, или, возможно, немного лучше, но все-таки подлец. Что хуже всего, невозможно понять, жалеет ли он о своих поступках? С одной стороны, словно бы жалеет, зимой все вечера просидел дома, кроме тех, когда ходил с тобой или с детьми в театр; но, с другой, неудивительно, если он завтра же опять ляжет в постель с какой-нибудь вертихвосткой, для него это как будто вообще не имеет значения, или, скажем иначе, умом он понимает, что так себя вести не следует, но его организм, его инстинкты спорят с этим. И все же, даже, если не было бы детей, если бы ты была с ним вдвоем, ты бы все-таки сказала – лучше вместе, чем врозь. Может,
