и третья октавы. Дом стоял в центральной части улицы, и звук эхом раскатывался по всей её длине. На этом отрезке пути Елизар испытывал почти физическую боль и недоумевал, почему в дом с самым расстроенным фортепиано в городе не приглашают настройщика. Одним апрельским утром, когда доносившиеся из окна звуки были особенно пронзительными, терпение мастера лопнуло, и он раздраженно постучал в дверь.
Музыка смолкла, затем Елизар услышал приближающиеся шаги, и дверь открылась. Первым, что он ощутил, был запах жасмина, который каким-то чудом мгновенно загасил раздражение Елизара, как свечу. Когда дверь открылась шире, свет из окна, что располагалось напротив двери в глубине дома, обрисовал женский силуэт. При виде его Елизар тут же позабыл, зачем пришел.
Ничего прекраснее этих пропорций, линий шеи и плеч, наклона изящной головы он не видел никогда. Уличный свет со стороны открытой двери не достигал женщины, и силуэт её был нечетким: его густо-синий цвет растворялся в молочно-золотом мареве, но это только усиливало волшебство. Сделав шаг в сторону, она предложила Елизару войти. Когда дверь закрылась, он перестал видеть хозяйку, но теперь еще острее ощутил её близость, тепло и жасминовый аромат, исходившие от неё…
Исидора смотрела на вошедшего мужчину и чувствовала, как краска заливает её лицо. Она знала об этом человеке и часто видела его проходящим мимо её окон. Сейчас пристальный взгляд его голубого глаза охватывал Исидору всю целиком, с головы до ног, в то время как немигающий зеленый глядел куда-то сквозь. Ей было известно, что настройщик почти слепой, и все же казалось, что он прекрасно видит её, причем со всех сторон одновременно.
Исидора почти не выходила из дома, во взглядах людей она привыкла ловить отчуждение, жалость и даже брезгливость, и давно уже любому общению предпочитала одиночество. Она видела, что её врожденный дефект – лишенные пигмента бледные пятна, расползшиеся по смуглому лицу, шее и рукам – заставляют окружающих отводить глаза при разговоре и мешают им думать о чем либо, кроме ее уродства. Настройщик глядел на Исидору иначе, ни один мужчина никогда раньше не смотрел на неё с таким растерянным восхищением. Он начал было говорить что-то о нотах и клавишах, но смешавшись, снова замолк.
– Вероятно, вам режут слух звуки моего рояля… Я знаю, он не просто расстроен, он убит горем и кричит, как раненая птица. Боюсь, это невозможно починить.
– Мне бы очень хотелось попробовать. Если позволите…
Голос у женщины оказался глубоким и немного шероховатым, такое звучание свойственно людям, привыкшим подолгу молчать. Елизару захотелось любой ценой исправить всё, что было сломано и в доме женщины, и в ней самой. За считанные минуты он полюбил эти совершенные очертания, этот голос и волнующий запах жасмина.
Позже, когда Елизар впервые коснулся Исидоровых рук, лица, грудей, он едва не задохнулся от счастья.
– Знаешь,
